Инна Булгакова. Солнце любви
Смерть и Время царят на земле, Ты владыками их не зови; Все, кружась, исчезает во мгле, Неподвижно лишь солнце Любви. Владимир Соловьёв
1
Недвижная духота июльского вечера внезапно взорвалась огненным столпом — под таким символическим знаком состоялось их знакомство. Петр Романович вышел на галерейку — своеобразный общий балкон для жильцов последнего четвертого этажа, — услышал сбоку, справа, возглас: «Вот это скорость!», увидел мчавшийся по параллельному переулку — в тупик! — черный автомобиль. В следующие секунды все кончилось: автомобиль врезался в краснокирпичную стену старинной крепчайшей кладки и после громоподобного удара, после молниеносной паузы превратился в пылающий факел, из сердцевины которого вознесся нечеловеческий вой. - Господи! — закричал Петр Романович. — Водитель не знал про тупик! Тот же незнакомый голос возразил: - Стена видна издали, успел бы затормозить… Самоубийство? - Может, спасался от погони? Может, и так, но в обозримом пространстве других машин не было видно, лишь пешеходы сбегались к задней стене некоей иностранной фирмы, словно насекомые на огонь; везде распахнулись окна, проявились лица, завизжала милицейская сирена; и дальнейший разговор двоих свидетелей на галерейке происходил на растревоженном фоне знаменитого на весь мир московского пятачка — между Никитской и Садовым, в районе Патриарших прудов. Петр Романович, захваченный зрелищем, мельком взглянул поверх низенького железного парапетика, разделяющего галерейку на соседские секторы, и как-то содрогнулся душевно: юная красавица, приоткрыв алый рот, следила за происходящим. Поистине ренессансный образ — тяжелая чаща рыжих волос, влажная розово-смуглая кожа, глаза голубые, точнее — бирюзовые, ноги босые, обнаженные руки вцепились в перильца, обольстительное тело в белом хитоне (банном халате, но слова слагались в античном стиле), словом, из волн Боттичелли, то есть прямо из ванны… - Вы откуда здесь? - Что? — И она обратила внимание на стоявшего рядом мужчину, и словно смутилась. — Я здесь живу. - Простите, это квартира моего дяди. - Да? Ну так я у него снимаю, со вчерашнего дня. Смотрите, пожарники приехали! Евгений Алексеевич Острогорский, родной дядя Петра по отцу, жил с семьей поблизости на бульваре, в квартире тестя. Известный в криминальных кругах адвокат, безусловно процветающий («Плутократов защищающий», — обличал зятя старорежимный дед, сбежавший из «международного Вавилона» на лоно природы, на дачу), в деньгах не нуждался, и жилье в Копьевском переулке служило студенческой берлогой для адвокатского недоросля. - Вы студентка? — Как ни захвачен был Петр Романович громом катастрофы, соседка задела его не меньше, но по-другому, конечно. - Еще нет, но собираюсь. - Подружка Ипполита? - Кто это? - Как ни странно, мой двоюродный брат. - Почему «странно»? - В сыновья годится, в этом году только восемнадцать исполнится. - А мне двадцать уже. - А мне тридцать четыре. Петр Романович. — Он учтиво поклонился. - Варвара Юрьевна. — Девушка присела в глубоком «придворном» реверансе; движения ее и жесты были столь же совершенны, как и внешность. «Неужели?.. — промелькнуло вспышкой раздражение. — Неужели это дорогая игрушка для дядюшки? До сих пор таких отклонений от семейной стези за ним не наблюдалось…» По привычке анализировать каждый свой душевный «изгиб», Петр Романович тотчас отметил: «Гнусно и глупо завидую!» — и хотел было благоразумно ретироваться, но красавица воскликнула нервно: - Не представляю! - Что? - Как это возможно? Через секунды ты умрешь… по своей воле! - Пьяный, должно быть, или наркоман. |