— Стойте, православные! Стойте! Не губите души христианской! — послышался мощным окликом слишком хорошо знакомый Лике голос.

Она так и подалась вперед навстречу кричавшему, сразу узнав Силу и инстинктивно чуя возможность найти в нем защитника несчастного Бобрукова.

Рабочие, катившие тачку, остановились. Кое-кто признал хозяйского сына и снял шапку, другие же враждебно поглядывали на не в пору появившегося пришлеца.

Сила быстро очутился между рекой и толпою.

— Кого везете, ребята? — сильным, мощным голосом крикнул он в толпу.

На минуту воцарилось молчание, после чего Гараська Безрукий выдвинулся из толпы и, дерзко окинув взором всю фигуру Силы, крикнул:

— А тебе какое дело? Не мешайся! Прочь с дороги! Не в свое дело не суйся, брат!

— Да это — молодой хозяин, робята, — послышался новый нерешительный голос из толпы.

— А шут с ним, с хозяином. Мы сами себе хозяева! — закричали новые голоса.

— Нечего глядеть на него, расправляйся, братцы, с Каином нашим! — подхватили другие, и несколько рук протянулись к тачке, подняли мешок с барахтавшимся в нем и кричавшим изо всех сил Бобруковым и стали мерно раскачивать его над водою.

Лика в ужасе закрыла лицо руками. На её глазах должен был совершиться возмутительнейший из актов самоуправства. Она тихо, скорбно застонала…

— Уйдите отсюда, барышня! Не место вам здесь! — послышался над нею мужской голос и, обернувшись, она увидела склоненное над её плечами лицо Брауна.

— Вы!.. Зачем вы… посоветовали им это? — с укором могла только прошептать девушка.

— Я им ничего не советовал! — хладнокровно пожал плечами машинист. — Желая спасти это глупое стадо, я навел их на лучший исход, а эти звери…

Он не докончил своей речи, оборвав ее на полуслове и впиваясь взором в то, что представилось его глазам.

Сила Романович стоял теперь, плотно окруженный толпою самых отчаянных фабричных. С его круглого добродушного лица сбежало его обычное кроткое выражение. Губы нервно подергивались. Сильные руки сжались в кулаки.

— Развязать мешок и выпустить его на свободу! — властным голосом приказал он толпе.

На один миг водворилось молчание. И вот, как бы в ответ на его слова, выступил из толпы бородатый фабричный из столичных, Кирюк, видавший виды и особенно притесняемый Бобруковым.

— Как же, держи карман шире! Ишь ты, какой прыткий! Захотел больно многого, господин купец. Довольно этот Каин кровь пашу сосал. За каждую малость штрафами мучил, в гнилых камерах морил, детей наших, как щенят, гноил… Ладно же, и он получит по заслугам. Не мешай, купец… Докуда и тебе самому малую толику не влетело.

— Верно, верно, поостерегись, купец! — загудело в разных направлениях в толпе.

— Мы ему, собаке, законные требования выставляли, — снова с особым жаром подхватил Кирюк, — мы у него фортки да вентиляции в сушильнях просили вделать да двери поплотнее из камеры в камеру приладить, чтобы, значит, вредные пары из зараженных отделений в здоровые не проникали, а он что на это ответил? В полицию дал знать, что красовские мутят, мол, бунтуют… А мы, ей-ей, ни одним глазом ни против Царя, ни против власти. Только что жизни просим, только что по-людски жить хотим…

Сила задумался на мгновение. Потом по его лицу пробежала тень. Спокойные глаза почернели, в них отразилась буря, переживаемая душой.

А кругом толпа уже гудела снова:

— Что его слушать, братцы?..' Чего стоите? Бросай в воду и вся недолга!

— Не сметь! — пронесся, подобно громовому раскату, крик Строганова, и в одну минуту он кинулся к рабочим, вырвал из их рук жертву, в одну минуту сорвал веревку с мешка и выпустил из него насмерть перепуганного Бобрукова.