— Как у тебя сегодня с девочками получилось — все нормально? — спросила Санна.

— Да, — коротко ответила Ребекка. — В конце концов мне удалось отправить их в школу и в садик.

Санна закусила губу и раскрыла Библию.

— Ты чего? — спросила Ребекка.

— Я думаю о папе с мамой. Они, возможно, приедут и заберут их оттуда.

— Что происходит между тобой и твоими родителями?

— Ничего нового. Я просто устала быть их собственностью. Ты ведь помнишь, как все это происходило, когда Сара была маленькая.

«Еще бы мне не помнить», — подумала Ребекка.

Ребекка бежит по лестнице в их с Санной квартиру. Она опаздывает. Они уже десять минут назад должны были приехать на детский праздник. А дороги туда не менее двадцати минут. Может быть, и больше, потому что выпал снег. Возможно, Санна и Сара не дождались и уехали без нее.

«Авось, — думает она, отмечая, что на лестнице не видно зимних ботинок Сары. — Если они уехали, меня не будут мучить угрызения совести».

Но ботинки Санны стоят на своем месте. Ребекка открывает дверь и набирает в легкие побольше воздуха, чтобы хватило на все объяснения и извинения, которые роятся в голове.

Санна сидит в темноте на полу в холле, так что Ребекка буквально спотыкается об нее, — сидит, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками, и покачивается взад-вперед, словно пытаясь утешить себя, словно сам ритм этого покачивания позволяет прогнать ужасные мысли. Ребекке приходится приложить немало усилий, чтобы пробиться к ней, заставить заговорить. И тут Санна заливается слезами.

— Опять папа с мамой, — всхлипывает она. — Они приехали и попросту забрали Сару. Я сказала, что мы должны ехать на праздник и что я обещала ей массу удовольствий на выходные, но они не стали меня даже слушать. Просто забрали ее и увезли.

Внезапно ее охватывает гнев, она начинает бить кулаками о стену.

— А моего мнения не существует, — кричит она. — Им наплевать, что я говорю. Я — их собственность. И мой ребенок — их собственность. Так же, как они расправлялись с моими щенками. С Лайкой, которую папа отнял у меня. Они так боятся остаться наедине друг с другом, что готовы…

Она умолкает, и ее гнев и плач сливаются в долгий жалобный вой. Руки бессильно падают на пол.

— Взяли и забрали ее, — плачет Санна. — Мы ведь собирались вместе с тобой печь пряничный домик.

— Тсс, — шепчет Ребекка и убирает локоны с лица Санны. — Все образуется. Обещаю тебе.

Она вытирает слезы на щеках подруги.

— Что я за мать? — вздыхает Санна. — Не могу защитить собственного ребенка.

— Ты прекрасная мать, — утешает ее Ребекка. — Это твои родители поступили неправильно, а не ты, слышишь?

— Я не желаю так жить. Он просто входит в мой дом со своим ключом и берет то, что считает нужным. Что я могла сделать? Я не хотела кричать и тянуть к себе Сару. Она бы перепугалась. Бедная моя девочка.

В голове Ребекки появляется образ Улофа Страндгорда — его глубокий уверенный голос, не привыкший к возражениям, его постоянная улыбка над накрахмаленным воротничком рубашки. Его жалкая жена.

«Я убью его, — думает она. — Я собственноручно убью его».

— Поехали, — говорит она Санне голосом, не допускающим протестов.

И Санна одевается и следует за ней, как послушное дитя.