Они снова сидят за столом. Кофе вылит в раковину.

— Зачем? — мрачно спрашивает Ребекка.

Она чувствует себя как в капсуле из толстого стекла. Это началось уже давно. По утрам тело просыпается гораздо раньше ее: рот открывается навстречу зубной щетке, руки застилают кровать, ноги сами идут в сторону школы «Яльмар Лундбумсскулан». Иногда она застывает посреди улицы, пытаясь вспомнить, не суббота ли сегодня. Надо ли ей вообще в школу? Но вот что удивительно — ноги всегда правы. Они приносят ее в нужную аудиторию в нужный день и в нужное время. Тело прекрасно справляется без нее. В последнее время она избегала ходить в церковь — ссылалась на учебу, на грипп, уезжала к бабушке в Курраваару. А Томас Сёдерберг не спрашивал, где она, и ни разу не позвонил.

— Потому что это его ребенок, — говорит Санна. — Он ведь все равно догадается. В смысле — через несколько месяцев это в любом случае будет заметно.

— Не будет, — чуть слышно отвечает Ребекка.

Она видит, как смысл ее слов постепенно доходит до Санны.

— Нет, Ребекка, нет! — восклицает та и качает головой.

Слезы наворачиваются ей на глаза, и она тянется, чтобы взять Ребекку за руку, но та вскакивает, натягивает ботинки и пуховик.

— Я люблю тебя, Ребекка, — умоляющим голосом произносит Санна. — Как ты не понимаешь, что это — дар Божий? Я помогу тебе…

И умолкает, поймав на себе презрительный взгляд.

— Я знаю, — чуть слышно произносит она. — Ты считаешь, что я не в состоянии позаботиться даже о Саре и о себе самой.

Санна закрывает лицо руками и беззвучно плачет.

Ребекка выходит прочь из квартиры. Гнев клокочет внутри ее, руки сами собой сжимаются в кулаки. Кажется, она смогла бы кого-нибудь убить. Кого угодно.

Когда Ребекка уходит, Санна придвигает к себе телефон и набирает номер. Трубку снимает Майя, жена Томаса Сёдерберга.

* * *

Патрик Маттссон проснулся в двенадцатом часу от звука ключа, поворачиваемого в замке его квартиры. Затем послышался голос матери — ломкий, как осенний лед, встревоженный. Она окликнула его по имени, и он услышал, как она прошла через холл мимо туалета, где он лежал. Остановилась у двери гостиной и снова позвала его. Через некоторое время она постучала в дверь туалета.

— Патрик! Открой!

«Надо бы отозваться», — подумал он.

Пошевелился и ощутил лицом прохладу кафельных плит пола. Должно быть, в конце концов он все же заснул — на полу в ванной, скрючившись в позе зародыша, прямо в одежде.

Снова голос матери. Настойчивый стук в дверь.

— Патрик, ты слышишь меня? Открой, пожалуйста. С тобой все в порядке?

«Нет, со мной не все в порядке, — подумал он. — И никогда уже не будет в порядке».

Его губы сложились, чтобы произнести имя. Но он не позволил себе этого сделать.

Виктор. Виктор. Виктор.

Теперь она принялась трясти ручку двери.

— Патрик, немедленно открывай, иначе я позвоню в полицию, они приедут и выломают дверь!

О господи! Он приподнялся на колени. В голове как будто стучал отбойный молоток. Болело бедро, которое было прижато в твердому кафельному полу.

— Я сейчас! — проскрипел Патрик. — Я… мне немного плохо. Подожди минутку.

Она попятилась, когда он отпер дверь.

— Что у тебя за вид! — воскликнула она. — Ты заболел?

— Да.

— Хочешь, я позвоню и скажу, что ты сегодня останешься дома?

— Нет, я должен бежать.