Они вышли у небольшого, недавно отстроенного супермаркета, взяли бутылку французского шампанского, большую коробку фруктового мороженого, связку бананов. Обременять желудок более тяжелой пищей по случаю жары не хотелось, к тому же профессия приучила обоих быть в еде весьма сдержанными.

Дома Лариса сразу же положила шампанское прямо в морозилку, бананы нарезала кружочками, а моментально расплывшееся мороженое выложила на тонкие стеклянные блюдечки. Поставила всю эту красоту на расписной поднос и принесла в гостиную на низенький столик у дивана.

Глеб тем временем ходил по просторной двухкомнатной Ларисиной квартире, с любопытством оглядывая дорогой и нарядный интерьер, картины и фотографии, висящие на стенах, большой музыкальный центр новейшей модели, полки с дисками и аудиокассетами.

Лариса уселась в кресло, наблюдая за красивыми, гибкими движениями Глеба. В его пластике было что-то кошачье, одновременно некая расслабленность и упругость, странным образом сочетающиеся. Наконец он осмотрел все и сел напротив Ларисы.

– У тебя тут шикарно, – он сделал широкий жест руками, обводя комнату, – глаз радуется.

– Все это покупал муж. Из моего тут лишь кассеты и диски. Да еще пластинки там, в шкафу. Он все оставил, когда уходил.

– Какое благородство! – насмешливо заметил Глеб.

– Не знаю, – рассеянно проговорила Лариса, – я его об этом не просила.

– Когда мой папаша уходил от нас с матерью, он унес даже покрывала на кровати, – Глеб аккуратно взял в руки блюдечко с мороженым, подцепил ложкой раскисшую розовую массу. – Мне было всего пять лет, но я хорошо запомнил. Мы сидели в четырех голых стенах, и мать плакала. А я радовался, что не нужно будет застилать по утрам кровать. Очень вкусное мороженое.

Ларисе вдруг захотелось обнять его, погладить по голове, как ребенка. Она с трудом сдержала себя.

– Шампанское в морозилке сейчас лопнет! Я пойду достану, а ты возьми фужеры. Вон там, в стенке.

– Понял, – Глеб не спеша поднялся, подошел к сверкающей хрусталем горке.

Лариса принесла запотевшую, ледяную бутылку. Глеб отодрал серебряную бумажку, ловко и беззвучно вытащил пробку.

– За что пьем?

– За нас.

– Тогда за нас, – серьезно повторил Глеб и осторожно коснулся своим бокалом Ларисиного. Хрусталь тихо и мелодично звякнул. Воцарилось молчание.

Я хочу танцевать, – решительно сказала Лариса и щелкнула клавишей магнитофона. Над комнатой поплыл хрипловатый голос Патрисии Каас.

Лариса встала, держа фужер с недопитым шампанским за тонкую ножку, пристально глядя Глебу в глаза.

– Хорошая музыка. – Он сидел, удобно развалившись в кресле, похлопывая рукой по подлокотнику кресла в такт песни.

– Тогда поднимайся, – она протянула руки, коснулась его ладоней.

– Послушай, – Глеб крепко сжал пальцы Ларисы, продолжая сидеть неподвижно, слегка притянул ее к себе, – я не знаю, как у вас принято. Если мы по спектаклю любовники, то значит…

– Не будь занудой, – прошептала она, наклоняясь к нему, – у нас принято вот так…

Их губы встретились, руки Глеба обхватили Ларису за талию. Она почувствовала, как возвращается восхитительное ощущение легкости и гармонии, охватившее ее сегодня утром на сцене. Все кругом провалилось, исчезло в тумане, и лишь темные, ставшие бездонными глаза Глеба все приближались, одновременно точно магнитом притягивая Ларису к себе…

…Ей казалось, что давно настала ночь.