Выйдя на улицу, мы немного постояли, глядя на состоятельных женщин, бродивших по Колледж-стрит с кредитными карточками наготове.

Наконец Дэвидс сунул руки в карманы пальто.

— Как я понимаю, вы скоро уезжаете. Если до этого я могу быть чем-то вам полезен — свяжитесь со мной. Мертвых я, конечно, воскресить не могу, но во всем остальном, возможно, и сумею помочь.

Мы пожали друг другу руки, и он быстро зашагал прочь, старательно сохраняя бесстрастное выражение лица. И только тогда, непростительно поздно, я понял, что Дэвидс не только был адвокатом моего отца, но и стал его другом, и, возможно, я не единственный, для кого это утро оказалось тяжелым.

Обратно в отель я шел, крепко стиснув кулаки, а к девяти часам основательно надрался. Первая бутылка была у меня в руке еще до того, как двери отеля закрылись за мной. Уже делая первый глоток, я знал, что совершаю ошибку. Я знал об этом всю дорогу домой, знал на кладбище и с того самого мгновения, как проснулся тем утром. Нет, я вовсе не ударился в запой из тех, после которого можно проснуться где-нибудь в Женеве в компании двух жен и с татуировкой на лбу. Напивался я в исключительных случаях, что в итоге не причиняло мне ничего, кроме боли, и к тому же нарушало мои собственные высокие моральные принципы, — вот только проблема заключалась в том, что в данной ситуации никакого иного разумного выхода, похоже, не было.

Сперва я сидел у стойки бара, но вскоре переместился в одну из кабинок возле длинного окна. Благодаря заранее уплаченным немалым чаевым мне не приходилось ждать и даже вставать с места, чтобы наполнился мой очередной стакан. Сначала пиво, потом виски. Пиво, потом виски. Весьма надежный способ напиться в стельку, и чисто выбритый бармен продолжал подавать напитки именно в таком порядке.

Достав документы из желтого конверта Дэвидса, я разложил их перед собой, сосредоточившись на единственной мысли.

Пока я рос, я знал о своем отце главное — он был бизнесменом. В этом заключалась вся его жизнь. Он принадлежал к виду Homo sapiens businessmaniens. Он вставал утром и отправлялся заниматься своим бизнесом, возвращаясь лишь поздно вечером. Родители никогда не рассказывали о годах своей молодости, да и о последующих событиях говорили довольно редко, но про «Движимость» я хорошо знал. Несколько лет отец работал в одной из местных фирм, а потом однажды вечером пригласил мать в ресторан и сообщил ей, что выбирает свой путь. Именно такими словами, словно в рекламе банковских кредитов. Он поговорил кое с кем, наладил связи, приложил все свои способности и знания к тому, чтобы иметь полное право однажды появиться в баре местного клуба и сказать: «Я добился, чего хотел». Это было явно нелегко, но силы воли у отца хватало. Автомеханики и водопроводчики, контролеры платных парковок и банковские клерки — всем достаточно было бросить на него один лишь взгляд, чтобы понять: с таким дурно обходиться не стоит. Когда он входил в ресторан, служащие шепотом передавали друг другу, что пришло время вытянуться в струнку и прекратить плевать в суп.

Его компания и ее история — вот что я лучше всего знал о своем отце.

И тем не менее по собственной воле он распорядился закрыть «Движимость». Вместо того чтобы предоставить право решать ее судьбу сыну, он спокойно уничтожил плоды двадцатилетнего труда.

Как только Дэвидс сообщил мне об этом, я понял, что это может означать лишь одно. Мои родители не хотели, чтобы я унаследовал его дело, — что во многих отношениях было вполне объяснимо. Мне доводилось продавать многие, самые разнообразные вещи, но я никогда не занимался торговлей дорогими домами. Конечно, кое-что я об этом знал — мне были знакомы журнал «Уникальное жилище», реестр Дюпона и каталог недвижимости Кристи. Мне доводилось видеть старинные отреставрированные постройки и роскошные ранчо, я знал стоимость произведений искусства Старого Света, даже два года проучился на архитектурном факультете, пока из-за несчастливой случайности мне не пришлось покинуть колледж и сменить профессию.