Воевода передал шкатулку девочке, отступил на шаг и широко ее перекрестил:

– Ну, с богом! В светелку к себе поднимись, посмотри, может, еще чего взять захочется? Переоденься в дорогу, там тебе приготовлено. Я покамест тоже оденусь, проводить… – Не удержавшись, он обнял дочку еще раз и решительно приказал: – Все, ступай!

Меньше чем через час они уже подошли к причалам, вытянувшимся вдоль берега Вуоксы: боярский сын Юрий Константинович, переодевшийся в подбитый горностаем красный суконный кафтан и соболью шапку – теплые не по погоде, но по воеводскому месту положенные, – и юная Соломея, Соломония Юрьевна, теперь уже не в полотняном сарафане, а в ситцевом, обильно вышитом красной и синей нитью, в украшенном бисером голубом кокошнике и со спрятанными под полупрозрачным шелковым платком волосами.

Вслед за девочкой Заряна несла небольшой мешочек с вещицами, каковые показались нужными в пути самой Соломее, да гордо вышагивал Тришка, составлявший собою единственным всю воеводскую свиту.

Все четверо остановились на причале возле одномачтового шитика – сшитого из досок кораблика шагов пятнадцати в длину и четырех в ширину, по темно-синим бортам которого вились сарацинской вязью причудливые зеленые травы с алыми цветами.

– Здрав будь, боярин! Доброго тебе дня, Юрий Константинович! Здравия желаем, – завидев воеводу, стали торопливо кланяться корабельщики. А один из них, тощий и высокий, с длинной и узкой, похожей на селедку, рыжей бородой, добавил: – Уложили уже вещи-то, батюшка! Евдокия Ивановна прибирается.

– С богом, доченька, – повернув к себе, обнял девочку боярский сын Сабуров. – Жаль с тобой расставаться, да грех такую возможность отнимать. Коли не попытаешься, всю жизнь корить себя станешь. Ну, а не получится, то и ладно. Стало быть, не судьба. Вот, держи грамоту к воеводе тверскому. Отписал, как положено, что краше тебя на ладожских берегах не сыщешь.

Воевода чуть отступил, передал дочери туго скрученный свиток и размашисто ее перекрестил.

– Что же я… – растерянно оглянулась на кораблик девочка. – Одна?

– Почему одна? – удивился Сабуров. – Тетка Евдокия с тобой… Хотя…

Боярин заколебался. Он, похоже, сообразил, что пожилая приживалка ни расторопной служанкой, ни подружкой для бесед, ни защитницей в долгом пути быть не способна. Приглядеть, позаботиться, опытом своим в делах рассудительных подсобить – это да. Но чтобы в нынешнем переменчивом мире со всеми хлопотами управиться, степенности и рассудительности зачастую слишком мало. И Юрий Константинович решительно махнул рукой:

– Тришка, Заряна, на борт! С Соломеей поедете. Головой за нее отвечаете, смотрите у меня! – Он внушительно сжал кулак, погрозив им холопу.

– А-а-а… – растерянно раскрыл рот паренек, но перечить не рискнул, решительно махнул рукой, поправил на боку саблю и поднялся по сходням. Следом забежала на шитик девка.

Воевода последний раз поцеловал девочку в щеку и помог ей подняться по сбитому из жердей помосту. Корабельщики засуетились, сдергивая с причальных быков канатные петли, поднимая весла, отталкиваясь ими от причала.

Судно медленно, с некоторой степенностью, откатилось от берега и, подхваченное течением, покатилось на восток, к Ладожскому озеру. Юрий Константинович прошел до конца причала и долго смотрел шитику вслед, на стоящую на корме щуплую фигурку. Смотрел до тех пор, пока корабль не скрылся за излучиной. Только после этого он перекрестился и честно признался самому себе:

– Лучше бы ты под отцову руку, доченька, вернулась.