На фактории „Оссиденте“ Роджер понял наконец, как устроена и действует „Перувиан Амазон компани“ во всей ее совокупности. Вероятно, сначала между белыми и индейцами существовало нечто вроде договора. Теперь он отошел в область истории, поскольку туземцы не желали отправляться в сельву добывать каучук. И тогда работы начинались с облавы. Индейцам не платили ни гроша. Со склада выдавали необходимый инвентарь — ножи, чтобы делать насечки на стволах, жестянки для латекса, корзины, куда складывали шары каучука, а также семена, кое-что из одежды, фонари, провиант. Цены назначала компания, причем так, что долг индейца постоянно рос и он всю жизнь отрабатывал его. Управляющие, поскольку они получали не жалованье, а комиссионные, требования предъявляли неумолимые — каучука должно быть как можно больше. Каждый сборщик проводил в сельве по пятнадцать дней, оставляя жену и детей на положении заложников. Управляющие и надсмотрщики, распоряжаясь ими по своему усмотрению, использовали их и как прислугу, и для любовных утех. Все они держали целые гаремы наложниц — среди них были девочки, еще не достигшие половой зрелости, — и менялись ими по первой прихоти, хотя порой ревность и заставляла сводить счеты друг с другом пулей или кулаком. Через пятнадцать дней сборщики возвращались, приносили и сдавали каучук. Весы неизменно показывали меньше, чем было на самом деле. Если за три месяца не набиралось тридцати килограммов, индейца наказывали — сажали в колодки, пороли, отрезали уши и нос, а в особо тяжких случаях — пытали и убивали его самого и его семью. Трупы не хоронили, а, оттащив в лес, оставляли на растерзание зверям. Каждые три месяца катера и пароходики приходили забрать каучук, к тому времени уже окуренный, вымытый и пересыпанный тальком. Груз из Путумайо везли иногда в Икитос, а иногда — прямо в Манаос, откуда экспортировали в Европу и Соединенные Штаты.

Роджер убедился, что большая часть надсмотрщиков никаким полезным трудом не занималась. Все они были всего лишь тюремщиками и палачами. Целый день валялись на боку, курили, пили, развлекались как и чем могли — играли в мяч или рассказывали анекдоты. Все работы выполняли туземцы: строили дома, перестилали поврежденные дождем крыши, чинили лестницу, ведущую вниз к причалу, стирали, мыли, стряпали, таскали тяжести, а в немногие свободные часы еще возделывали землю, плодами которой кормились.

Кейсмент прекрасно понимал, в каком состоянии духа пребывали его коллеги. Если даже он, человек, который думал, что после двадцати лет в Африке удивить его уже трудно, был здешними событиями ошеломлен и повергнут в глубочайшую подавленность, что же говорить обо всех прочих, проведших всю жизнь в цивилизованном обществе и уверенных, что и во всем остальном мире законы, церковь, полиция, добропорядочность и мораль не дают людям превращаться в зверей.

Он хотел остаться в Путумайо, чтобы сделать свой отчет как можно более полным, но не только поэтому. Было еще и желание получше узнать человека, который казался ходячим воплощением жестокости этого мира, — Армандо Норманда, управляющего факторией „Матансас“.

Имя этого человека было у всех на устах: от самого Икитоса шла молва о творимых им омерзительных жестокостях, и Роджер, которого эти истории навязчиво преследовали даже во сне, просыпался посреди ночи весь в поту, с бешено колотящимся сердцем. Он был уверен, что в рассказах барбадосцев много преувеличений, порожденных, как водится у обитателей этого края, чересчур пылким воображением. Но пусть даже и так — одно то, что Норманд сумел сотворить вокруг себя такую мифологию, свидетельствовало, сколь бы невероятным это ни казалось: он сумел превзойти зверством Абелярдо Агеро, Альфредо Монтта, Фиделя Веларде, Элиаса Мартиненги.

Никто в точности не знал, кто он по национальности — перуанец, боливиец или англичанин, — однако все единодушно утверждали, что ему не более тридцати лет и что он учился в Англии.