Я понял все это, когда у моего брака кончился завод. От этого я почувствовал себя идиотом, и мне стало ужасно грустно, но к тому времени ничего поправить уже было нельзя – мы оба видеть друг друга не могли.

Моя жена Виктория (я все еще медленно и тщательно выговариваю это имя) после развода осталась в Соединенных Штатах и поступила в аспирантуру. Уверен, она стала серьезным и прилежным аспирантом.

Самым худшим в одиноком житье были воспоминания, загонявшие меня в угол и не позволявшие вырваться. Пальто тыквенного цвета в женском бутике заставляло меня замереть у витрины, вспомнив обед с Викторией на Кипре, где все на столе было вот таким же оранжевым, цвета Хэллоуина.

Или я просыпался от лютого холода, и первым делом в голову приходила мысль о том, что, когда в последний раз я вот так же заболел, кого-то искренне беспокоила моя температура.

Через год после развода я вернулся в Европу и написал два хороших киносценария, имевших ничтожные шансы быть когда-либо поставленными. Но все равно я не так плохо провел время, потому что работа занимала меня, и мне не терпелось увидеть, на что окажется похож окончательный результат.

В жизни бывают долгие периоды, очень напоминающие ожидание автобуса на остановке в погожий день. Ты вроде бы не против подождать, так как светит солнышко, а тебе некуда спешить. Но через какое-то время начинаешь погладывать на часы, потому что можно бы заняться и чем-нибудь поинтереснее, а автобусу уже давно пора бы прийти.

Первое, что поразило меня в Вене, – это смешные названия улиц: Шульц-Штрассницкигассе, Оттакрингерштрассе, Адальберт-Штифтерштрассе, Блютгассе. Обычно, прежде чем произнести такое название, набираешь в грудь побольше воздуху, чтобы он не кончился на полпути.

Все здесь было вымытым, все было серым, все было перегружено историей. Сверни за любой угол, и там, на стене окажется белая табличка, возвещающая, что здесь родился Шуберт или здесь был кабинет Фрейда.

Американские города не особо переживают по поводу своей короткой истории. В них мало признаков гордости за прежних обитателей или прошлые события, если не обращать внимания на пошлую диснейлендовскую атмосферу местечек вроде «Колониального Вильямсбурга». Они, американские города, как будто говорят: да, мы не такие древние, но какое кому до этого дело? Посмотрите, какие мы сейчас.

Как и у многих европейских городов, у Вены старое сердце, и она высокомерно гордится своей долгой, запутанной жизнью. Здесь не приняли в художественную школу молодого Адольфа Гитлера. Немного лет спустя венцы с восторженным пылом приветствовали его в одном из самых почетных мест города – на Хельденплац (площади Героев). А через несколько дней он вторгся в их страну. Юный Моцарт пышно расцвел в Вене изысканной недолговечной орхидеей. А потом, всего через пару десятилетий, здесь и умер, и его швырнули в могилу для нищих где-то за городскими стенами. До сих пор точно не известно где.

В Вене живет много стариков, и это отражается на характере города: он осторожен, подозрителен, аккуратен, консервативен. В этом городе нечего бояться, прогулка здесь доставляет наслаждение взгляду, а в кафе подают настоящие сливки.

Мы с Викторией никогда не были вместе в Европе, и пребывание в Вене в те первые дни нашего брака явилось одним сплошным приливом адреналина от желания все посмотреть. Режиссером фильма был Николас Сильвиан, и мы сразу подружились, обнаружив, как схожи наши вкусы.

По окончании съемочного дня мы часто отправлялись в кафе «Цартль», где беседовали о рок-н-ролле, о том, как оба в свое время хотели стать художниками, и лишь под конец касались того, как сделать лучше наш фильм.

Продюсеры решили попробовать Николаса, потому что он был относительно молод и до той поры не снял ни одного «большого» фильма.