Все, застыв, смотрели ему вслед, и лишь Михель поднял кулак и погрозил уезжающему поручику.

Луна в небе светила полная и яркая.

Каторжане медленно, устало брели в сторону поселка. Надсмотрщики лениво подгоняли их, некоторых толкали в спины прикладами винтовок, хрипло покрикивали:

— Шевелись… Шагай живее.

— Расторопнее, сказано!

При входе в поселок все вновь увидели коменданта каторги.

Он стоял в стороне от дороги, широко расставив ноги, смотрел на измученных людей, ритмично ударяя хлыстом по голенищу сапога.

Михелина взглянула на мать. Та усмехнулась, негромко бросила:

— Бесится барин… Не знает, с какой стороны подойти.

— Это хорошо или плохо?

— Посмотрим. По крайней мере, веревочка брошена, есть за что подергать.

Далеко за полночь, когда все уже спали, в барак, грохнув входной дверью и потоптавшись валенками, ввалился надсмотрщик Евдокимов Кузьма, во всю глотку гаркнул:

— Михелина Блюхштейн!.. Немедля к начальнику! Бабы на нарах заворочались, кто-то сделал свет от лампы посильнее.

— Живее, мамзель! — поторопил Кузьма. — Никита Глебович не любят ждать!

— Мам, зачем он? — встревоженно спросила Михелина, натягивая юбку. Ее била нервная дрожь.

— Не знаю. Может, опять напился?

— Не пускай к нему дочку, Соня, — подала голос соседка. — Разве можно за полночь к мужику?

— Я не пойду, мам.

— Я с тобой, — Сонька стала тоже одеваться, бросила конвоиру: — Я пойду с дочкой.

— Не велено! — ответил тот. — Сказано, только мамзель!

— Но я мать.

— А я конвоир!.. И хрен из барака выйдешь! Воровка села на кровать, беспомощно посмотрела на дочку. Михелина опустилась рядом.

— Не бойся, Соня… Убить не убьет, а со всем остальным я справлюсь, — поцеловала мать. — Сама же сказала, не знает, как подойти. Вот и решил ночью.

Сонька печально усмехнулась, приложила ее руки к губам.

— Если что, я сама его убью.

— Увидишь, все обойдется.

Поручик ждал Михелину.

При ее появлении он вышел из-за стола, жестом велел надсмотрщику исчезнуть, негромко попросил:

— Снимите, пожалуйста, верхнюю одежду.

Девушка молча и послушно выполнила просьбу. Гончаров повесил бушлат на вешалку, кивнул на стул:

— Присядьте.

Воровка опустилась на табуретку, вопросительно посмотрела на начальника.

— Я слушаю вас.

— Лучше вы выслушайте меня.

— Хорошо.

Никита помолчал, сплел пальцы рук, хрустнул ими.

— Я хочу попросить у вас прощения. Не желаете спросить, за что?

— Скажите.

— Скажу. — Поручик снова помолчал. — Прежде всего за то, что отправил вас с матерью на самые тяжелые работы.

— Мы каторжанки…

— Прежде всего вы женщины.

— На шахте работает много женщин.

Гончаров посмотрел на девушку, неожиданно произнес:

— Обещаю, что закрою шахту и переведу всех на человеческие работы.

— Здесь есть такие? — усмехнулась она.

— Есть. Женщины будут работать в поселке. — Никита встал, налил из самовара теплой воды, жадно выпил. — И следующее… Я хочу, чтобы вы простили меня за пьяную выходку.