Егор одним духом взлетел на третий этаж, позвонил, хозяин возник на пороге мгновенно, словно стоял за дверью.

— Герман Петрович, взгляните, это не ваших сумка — Ады или Сони?

Психиатр взял сумочку, отступил в разноцветный круг венецианского фонаря, вгляделся.

— Совершенно не в их стиле. Нет, нет, исключено. Что внутри?

— Ничего. Пустая.

— Откуда она у вас?

— Сейчас в подъезде нашел.

— В подъезде?.. А почему, собственно, вы решили, что она могла принадлежать моей жене или дочери?

— Не знаю. Так… одно к одному.

— Молодой человек, — заключил психиатр, возвращая сумочку, — вы можете плохо кончить.

— То, что ты рассказываешь, Егор, совершенно неправдоподобно.

Они сидели с Серафимой Ивановной на дворовой лавочке, отгороженной от остального мира сквозной шелестящей сиреневой массой, томительным горчайшим духом. Худые руки со спицами праздно лежали на коленях, рядом на лавке черная сумочка.

— Неправдоподобно, — подтвердил он. — И все-таки это правда.

— Выходит, во всем этом мы не понимаем главного.

— Может быть, нам трудно понять логику сумасшедшего?

— Может быть. Только учти: по твоим словам, лента на могиле очутилась через год, день в день, когда, по обычаю, навещают покойных.

— Но какое извращенное воображение, предельный цинизм — трогать покой мертвых.

— Кто-то хотел, чтоб ленту увидели, подал знак.

— Какой знак? О чем? — воскликнул Егор в тоске. — Все умерли. Все!

— Значит, не все.

— Но почему через год? Почему целый год молчания?

— Газета… — произнесла Серафима Ивановна, словно ловя ускользающую мысль. — Сразу после газеты, на другой день.

— Я уже думал об этом. Но в очерке нет ни одного нового факта. Все, о чем пишет Гросс, выяснилось на ранней стадии следствия.

— А «приговор приведен в исполнение»?

— Так ведь еще в марте приведен, всем известно. Нет, это безумие! Свидетеля не было, физически не могло быть.

— Кто-то украл ленту, — напомнила Серафима Ивановна. — И Антоша кого-то почуял в квартире.

— Натуральное привидение, — пробормотал Егор. — Ночью увидел в нише сумку — и по ассоциации вообразилось, что когда мы с Неручевым бежали, я подсознательно засек какое-то движение в нише. Сегодня попробовал там спрятаться — не помещаюсь, ниша глубокая, но узкая, и крюк мешает… Антоша почуял, я почуял… игра воображения, нервы.

— Ты высокий, — заметила старуха. — А я, должно быть, помещусь.

— Серафима Ивановна, какой сверхъестественный ловкач стоял и смотрел, как женщин убивают? Допустил казнь невинного? Не объявился на следствии, на суде? А сейчас старается запугать меня?

— Его надо найти, — твердо сказала Серафима Ивановна. — Это опасно. Все больше укрепляюсь в мысли, что Антоша не мог убить Сонечку и Аду.

— А черный крест в его плаще?

— Да не пролил бы он кровь из-за драгоценности. Возможно — вон и следователь ему подсказывал, в очерке напечатано, — преступник обронил мешочек на кухне, Антон нашел, а признаться побоялся.