— А вы действительно своеобразная женщина. («Она выбрала нападение — лучший способ защиты».) Во мне чувствуется садист?

— Нет. Но страсть, безрассудство от вас просто волнами исходят, заражают.

— Опять повторяете слова психиатра?

— Ничего подобного! Вспоминаю. Вы были, как теперь говорят, лидером. Придумывали игры и играли в них главные роли.

— Я давно уже не способен ничего придумать.

— Помню трех мальчиков во дворе… нет, подростков, вам уже по двенадцать-тринадцать было.

Вдруг вспомнилось: бессрочные каникулы, бездонное небо, птицы — серебряные стрелы в лазури — и вся жизнь впереди. Один расстрелян, другой в очередной раз женится, третий разыскивает убийцу.

— Морг задушил голубя, — внезапно сказал он, иллюзия детского рая разрушилась.

— Приблудный вожак, мог увести стаю, — пояснила Марина.

— Как же я забыл! Ваш муж…

— Это не он. Он нашел его уже задушенным, голова была оторвана.

— Не врите! Я вспомнил. Морг повторял: «Этого голубчика надобно придушить!»

— Мне он говорил…

— Еще б он сознался! В Морге есть жестокость.

— Не более, чем в каждом.

— Ада сбежала от него в Орел, она его боялась. И сейчас он признался, что не может простить, что ему не жалко…

— Мало ли что он буровит, он большой болтун. Но вы-то чего нервничаете?

— Вечером перед убийством клоун продемонстрировал нам свои таланты. Фокусник.

— Вы его в чем-то обвиняете?

— Он один из претендентов. Вас не интересует, кто первый?

— Кто? — выпалила циркачка.

— Ваш тайный друг психиатр. Претенденту — назовем его так — в преступлении помогала женщина. Вы следите за ходом моей версии?

— Егор, не надо. Это может плохо кончиться.

— Вы мне угрожаете? Так вот. Какая-то почти сверхъестественная женщина, она не оставила абсолютно никаких следов. Тем не менее она существует…

— У вас было слишком большое потрясение, я понимаю.

— Только не надо делать из меня сумасшедшего. У меня есть доказательства ее существования — вполне материальные. — Егор поднялся, она вскочила, метнулась к двери, но остановилась; он подошел к письменному столу, рванул на себя верхний ящик. — Смотрите!

Ящик был пуст. То есть лежали там старые тетрадки, письма, однако лента и сумочка…

— Она их взяла, — пробормотал он оторопело, роясь в ящике; ворох бумаг с тихим шелестом просыпался на пол. — Вы их взяли?

— Егор! Опомнитесь!

— Зачем вы приходили?

— Я хотела попросить вас…

— Ну, ну?

— Ни о чем никому не рассказывать.

— О вас с Германом не рассказывать?

— Да.

— Чего вы боитесь? Что вас с ним связывает, черт возьми!

— Я его пациентка.

— Так я и думал! «Надо мною ангел смеется, догадалась?» Это вы положили Сонину ленту на могилу!

— Господи, какой кошмар! — закричала циркачка и исчезла.

Егор кинулся следом, голубой силуэт впереди проскользнул бесшумно и скрылся во тьме черного хода.

«Многоуважаемый Георгий Николаевич!

На другой день после нашего разговора в склепе я отправился к заутрене в Троицкую церковь с целью порасспрашивать прихожан по интересующему вас вопросу. И представьте себе, довольно скоро мне удалось (с помощью женщины, торгующей в храме свечками) познакомиться с некоей Марфой Михайловной — старушкой древней, но обладающей, как ни странно, памятью.