— Но прежде она не видела ни одного из своих поклонников… за исключением Филиппа Испанского, если только его можно считать таковым. Кроме того, он приезжал вовсе не для того, чтобы свататься к ней.

— Я ничего не понимаю. Зато я вижу, что она вполне осознанно пренебрегает мною. Я много раз повторял ей, что было бы большой ошибкой приглашать его сюда. Отослав его обратно, она настроит против себя Францию. Одно дело, когда она притворяется и кокетничает в письмах, хотя это тоже опасно, и я неоднократно напоминал ей об этом. Но приглашать его приехать лично… это безумие.

— Что заставило ее пойти на этот шаг?

— Похоже, она совершенно потеряла голову. Мысли о замужестве всегда приводят ее в подобное состояние, но так далеко она еще ни разу не заходила.

Я знала, о чем думает Роберт, и мне казалось, что он прав. Она его любила, и если бы ей намекнули на то, что он женился, это не могло не привести ее в неописуемую ярость. Та вспышка гнева, во время которой она заявила, что ни за что не унизится до того, чтобы выйти замуж за слугу, которого она сама же и возвысила, вполне могла быть внешним проявлением душевной раны. Она хотела, чтобы Роберт принадлежал только ей. Сама она могла кокетничать и флиртовать с кем угодно, но он должен был понимать, что это все несерьезно. Любила она только его. И теперь Роберт предполагал, что до нее дошли слухи о нас, потому что хранить наш секрет становилось все труднее.

— Когда я узнал о том, что она сделала, — рассказывал он, — я тут же отправился к ней, а она в присутствии своей свиты отчитала меня за то, что я посмел явиться, предварительно не получив позволения. Я напомнил, что делаю это не впервые, но впервые она встречает меня упреками. В ответ она посоветовала мне впредь быть осторожнее со своими действиями и заявлениями. Мне ее настроение показалось странным, и я сказал, что покину двор, поскольку мне кажется, что таково ее желание. Она ответила, что если бы она этого желала, то, не колеблясь, сообщила бы мне об этом, но, раз уж я сам об этом заговорил, то она согласна с тем, что это хорошая идея. Я поклонился и хотел было уйти, когда она поинтересовалась, как я смею столь бесцеремонно врываться в ее покои. Я сказал ей, что не желаю разговаривать в присутствии третьих лиц, и она приказала всем удалиться.

Тогда я обратился к ней: «Мадам, я считаю большой ошибкой приглашение француза в Англию». «Почему же? — воскликнула она. — Вы что же, хотите, чтобы я вышла замуж за человека, которого ни разу не видела?» Я ответил: «Нет, мадам, я очень надеюсь, что вы вообще не станете выходить замуж за иноземца».

Она только расхохоталась и разразилась проклятиями. Она сказала, что отлично понимает мои мотивы, поскольку я всегда отличался непомерными притязаниями. Вплоть до того, что на том лишь основании, что она оказывала мне кое-какие милости, я возомнил, будто она позволит мне разделить с ней корону.

Я сдержался и ответил, что вряд ли найдется дурак, всерьез полагающий, будто она согласится разделить с ним корону. Максимум, о котором может мечтать любой ее подданный, это право служить ей. Но если ему представилась бы возможность оказать ей услуги интимного свойства, уже это следовало бы считать большой удачей.

После этого она обвинила меня в том, что я всячески препятствую миссии Симьера, который сам жаловался ей на холодность моего обращения с ним. Я держусь высокомерно. Я, кажется, вообразил, что слишком много для нее значу. Мне придется снизить уровень своих притязаний, поскольку, когда она выйдет замуж, ее муж вряд ли потерпит подобную беспардонность с моей стороны. Тут я и испросил позволения покинуть двор.

Она закричала: «Считайте, что вы его получили. Уезжайте и держитесь от меня подальше. Последнее время славного графа Лестера при дворе стало слишком много».