Работы я, естественно, лишилась. Оставаясь дома после выписки из больницы, я с удивлением узнала, что меня объявили своего рода виновной в случившемся. Все, как я сказала вначале. Чарльз Клоувер представлял собой фигуру в издательском мире, и общее убеждение было таково, что я предала его. В конечном счете он издавал многих писателей: Грэма Грина, Энтони Бёрджесса и Мюриэл Спарк, а убил только одного — Алана Конвея, ту еще занозу в заднице. Чего ради было устраивать из его гибели такой скандал, тем более что он все равно скоро умер бы? В слова это никто не облекал, но когда я наконец доковыляла, чтобы принять участие в паре литературных мероприятий, таких как конференции и книжные презентации, то уловила общее настроение. Женская премия за художественную литературу решила в итоге обойтись без моего участия в жюри. Мне очень хотелось, чтобы они увидели Чарльза таким, каким увидела его в итоге я, когда он готовился сжечь меня заживо и пнул ногой так, что переломал ребра. Скорое возвращение к работе мне не светило. Настроя не было, да и зрение не восстановилось. Перемена оказалась необратимой. Я не так слепа, как бедный мистер Рочестер из «Джен Эйр», но стоит мне немного почитать, как глаза устают, а буквы начинают расплываться. Я теперь предпочитаю аудиокниги. Вернулась к литературе девятнадцатого века и стараюсь избегать остросюжетных детективов.

Живу я в городке Айос-Николаос на Крите.

Решение в конечном счете пришло само собой. В Лондоне меня ничто не удерживало. Многие из друзей от меня отвернулись, а Андреас в любом случае уезжал. Я сваляла бы дурака, не поехав с ним, и моя сестра Кэти потратила целую неделю, вбивая мне это в голову. Самое главное, я люблю его. Я поняла это, когда сидела одна на станции в Брэдфорд-на-Эйвоне, и окончательно убедилась, увидев, как рыцарь в сияющих доспехах пробирается сквозь пламя, чтобы меня спасти. Уж если на то пошло, то это ему стоило сомневаться. Я ни слова не знаю по-гречески. Кухарка из меня никакая. С глазами плохо. Ну какой от меня прок?

Я поделилась с Андреасом частью своих сомнений. В ответ он пригласил меня в греческий ресторан в Крауч-Энде, извлек кольцо с бриллиантом, которое явно было ему не по карману, опустился на колено и сделал предложение на глазах у всех обедающих. Я пришла в ужас и согласилась не раздумывая, только бы он снова повел себя прилично и встал. В конечном счете кредит ему не понадобился. Я продала свою квартиру и, вопреки тому, что идея не очень нравилась Андреасу, заставила его инвестировать часть моих средств в отель

«Полидорус», став его партнером в равных долях. Наверное, это было безумие, но после всего пережитого мне было наплевать. Дело не в том, что меня едва не убили. Все, во что я верила и чем жила, у меня вдруг отняли. Я чувствовала, что моя жизнь переворачивается так же стремительно и бесповоротно, как имя Аттикуса Пюнда. Есть ли в этом смысл? Получалось, что новая моя жизнь стала анаграммой прежней, и что из нее в конечном итоге выйдет, можно узнать, только прожив ее.

Со времени моего отъезда из Англии прошло два года.

«Полидорус» не приносит пока ощутимого дохода, но гостям тут, похоже, нравится, и большую часть сезона свободных мест у нас нет, а это значит, что мы движемся в правильном направлении. Отель расположен на окраине Айос-Николаоса: солнечного и яркого провинциального городка, где слишком много магазинов, торгующих побрякушками и сувенирами для туристов, но вполне приличного, чтобы в нем хотелось жить. Мы находимся прямо на берегу, и я никогда не устаю смотреть на воду, такую ослепительно-голубую, что Средиземное море кажется бассейном. Кухня и стойка администратора выходят на каменную террасу, где стоит около десятка столиков: мы предлагаем завтрак, обед и ужин, которые готовим из немудреных и свежих местных продуктов. Андреас хлопочет в кухне. Его кузен Яннис почти ничего не делает, но у него хорошие связи — тут это называется у1зша, — и он очень полезен в сношениях с местными властями.