|
Пусть уж это сделает кто-нибудь другой. Она отдавала себе отчет в том, что на свете было достаточно людей, считавших миссис Харт своим самым грозным противником. Людей, для которых она была воплощением цинизма, жадности, коварства и жестокости. Но она знала и другое: не было человека, более щедро отдающего свое время и деньги, с сердцем, способным многое понять. Как было и на этот раз. Да, Эмма, возможно, и была упрямой, властной, даже властолюбивой. Но ее вины здесь не было. Это жизнь сделала ее такой. Когда бы Гэй ни доводилось беседовать с Эммиными оппонентами, она неизменно уверяла их, ни на йоту не греша против истины, что среди прочих бизнесменов ее калибра миссис Харт, единственная, была способна на сострадание, отличалась чувством справедливости, милосердием и безграничной добротой.
В этом месте Гэй прервала свои размышления, неожиданно осознав, что пауза в их беседе явно затянулась, и глаза миссис Харт по-прежнему сверлят ее. Поставив рюмку на край стола, она робко улыбнулась Эмме: – Спасибо. Теперь мне гораздо лучше. – Вот и прекрасно. А теперь, Гэй, почему бы тебе не довериться мне, а? Не может же твоя новость быть такой уж страшной в самом-то деле. Гэй буквально парализовало от ужаса. Что делать? Она не могла заставить себя заговорить. Заерзав на стуле, Эмма наклонилась вперед. – Послушай, Гэй, – начала она настойчиво, – это что, имеет отношение ко мне? – Голос, произнесший эти слова, был спокоен и тверд. Казалось, Гэй неожиданно тоже обрела уверенность. Кивнув, она уже было собралась говорить, но в этот момент увидела зажегшийся в глазах Эммы огонек ожидания, и мужество вновь покинуло ее. Закрыв лицо руками, она непроизвольно вскрикнула: – Боже, боже! Ну как я смогу все вам рассказать? – Это необходимо, моя дорогая! – резко бросила Эмма. – Рассказывай все начистоту. Не знаешь, откуда начать, начинай с середины. Выкладывай все как есть. Это самый лучший способ, когда речь идет о неприятных вестях. Думаю, что на сей раз речь идет именно о них, не так ли? Гэй кивнула и снова начала говорить, глотая готовые вырваться наружу слезы: руки ее дрожали, губы не повиновались ей, и фразы получались бессвязными, быстрыми, потому что сказать ей хотелось так много – и как можно скорее. Сказать, чтобы наконец отделаться от того, что преследовало ее уже несколько последних дней. – Дверь... Это была дверь... Я вспомнила... Вернулась обратно... Услышала, как они говорили... нет, кричали... Были так раздражены... шел какой-то спор... И они говорили, что... – Минутку, Гэй! – Эмма прервала ее жестом руки, чтобы остановить этот бессвязный поток. – Мне не очень хотелось бы тебя прерывать, но нельзя ли изъясняться чуть-чуть яснее? Понимаю, что ты огорчена, но говори помедленнее и постарайся успокоиться. Итак, о какой двери идет речь? – Простите, – извинилась Гэй и глубоко вздохнула. – Я говорю о двери комнаты, где размещаются наши архивы. Комнаты, куда можно попасть из зала заседаний правления в лондонском офисе. Я позабыла запереть ее в пятницу вечером, когда уходила из конторы. Тут я как раз вспомнила, что не выключила магнитофон, и это напомнило мне о незапертой двери. Я, конечно, вернулась, так как в субботу вечером должна была вылетать обратно в Нью-Йорк. Открыв дверь в архивную комнату с моей стороны, я прошла в другой конец, чтобы закрыть дверь, ведущую в зал заседаний. Эмма как бы воочию увидела перед собой их архив в лондонском офисе. Длинная узкая комната с двумя разгороженными рядами ящиков, от пола до потолка, в которых хранились всевозможные папки с бумагами. Год назад по ее распоряжению в задней стене прорубили дверь, чтобы архив мог соединяться с залом, где заседает правление компании. Эмма считала, что тем самым членам правления можно будет иметь прямой доступ к любым документам, которые им потребуются, когда на заседании зайдет речь о том или ином вопросе. |
