– Ты хорошо себя чувствуешь? – Эмма с беспокойством посмотрела на него. При свете луны ей было видно, что он бледен, как полотно, совсем обессилел, и дрожь бьет его сильнее, чем ее.

– Да, – он сел, застонав. – Нам надо идти дальше. Холодно, Эмма. – Эдвин печально улыбнулся, увидев, как вода стекает с ее волос, лица и одежды. – Мы похожи на двух крыс, упавших в воду.

– Но все уже позади, и мы скоро будем в усадьбе, – подбодрила его девушка.

Нижняя дорога тоже была размыта и вся усыпана камнями и ветками. Несмотря на скользкое месиво под ногами и всевозможные преграды на пути, они продолжали свой путь быстрым шагом, а когда Эдвину удалось отдышаться, даже пустились бегом, крепко держась за руки. Они замедляли шаг, лишь когда приходилось обходить валуны и расщепленные деревья, и потому добрались до главного въезда в усадьбу намного раньше, чем рассчитывали. Половина высоких железных ворот со сверкающим бронзой фамильным гербом Фарли была сорвана с петель и беспомощно свисала с высокой каменной стены, окружавшей усадьбу. Поднимаясь по дорожке, посыпанной гравием, они увидели, что и здесь буря оставила многочисленные следы разрушения. Цветочные клумбы были разорены, кусты изломаны, изгородь порушена, а искусно подстриженные самшиты и тисы были беспощадно изодраны и изуродованы до неузнаваемости.

Эдвина необычайно потрясло, что один из могучих дубов был расколот ударом молнии на части. Памятник целой эпохе был в щепки разбит небесным гневом и непредсказуемым нравом природы. Именно здесь Эдвин остановился и обнял Эмму. Он смахнул ее мокрые волосы и пристально посмотрел ей в лицо. Оно было забрызгано водой и грязью, но это ничуть не умаляло ее красоту. Лунный свет пробирался сквозь листву старого дуба над их головами и, тихо мерцая, рисовал причудливые узоры на ее милом лице. Эдвин наклонился к ней, крепко и долго целуя ее в губы, но теперь его страсть разлилась безграничной нежностью. Они прильнули друг к другу и тихо покачивались.

Несколько мгновений они стояли молча, потом Эдвин сказал:

– Я люблю тебя, Эмма. Ты тоже любишь меня, ведь правда?

На изумрудные глаза Эммы падал свет, и они по-кошачьи мерцали в темноте. Она заглянула ему в лицо, и острая боль пронзила ее, сжимая и переворачивая все внутри. Сердце Эммы наполнилось странным чувством, никогда не испытанным прежде. Это было сладкое чувство с легким привкусом грусти и смутного, непривычного желания, необъяснимого и непонятного ей.

– Люблю, – тихо ответила она.

Он легонько коснулся ее лица, одарив таким же проникновенным взглядом.

– Тогда приходи на днях, когда наладится погода, к пещере на Вершине Мира. Ты придешь?

Она молчала. До сей минуты Эдвин и не предполагал, что Эмма может отказаться, но теперь эта горькая мысль так сильно напугала его, что все его существо было исполнено паническим страхом.

– Пожалуйста, скажи, что ты придешь! Пожалуйста! – умолял он, принимая за колебание ее затянувшееся молчание. Он еще крепче обнял ее. – Мы могли бы снова устроить пикник, – упрашивал Эдвин.

Эмма не отвечала.

– Ах, Эмма, прошу, не отвергай меня. Пожалуйста! – шептал он хриплым шепотом, в котором вновь послышалось отчаяние. Эдвин чуть отстранился и заглянул ей в лицо, такое бледное и непроницаемое. Ее застывший взгляд привел юношу в замешательство, он не понимал его значения.

– Ты не сердишься за то... за то, что случилось? За то, что мы сделали. Нет? – тихо спросил Эдвин, с нарастающей тревогой гадая, это ли было причиной ее внезапного оглушительного молчания. И тут он увидел, как вся она зарделась, освещенная призрачным светом луны, просочившимся сквозь крону деревьев. Сердце оборвалось в его груди. Да, она гневалась на него.

Эмма отвернулась. Но хриплое дыхание Эдвина болью отозвалось в ней, и она тут же повернулась снова, с волнением заглядывая в его серо-голубые глаза.