Тут то Михалыч шутку и испортил.

У Михалыча самый высокий в бригаде ай кью. Под семьдесят. Но когда на тебе боевой скафандр, кустарными способами приспособленный для работы в замерзшем дерьме по уши, голова умная – только полдела. То есть ты догадаешься, наверное, что координация движений у твоей одежки больше не военная. И честь отдавать начальству не станешь – побоишься граблей в шлем себе въехать так, что вмятина останется. А вот если нужно, допустим, Кузю излишне возбужденного обойти… Михалыч неловко поворачивается, задевает полковника и роняет его на пол вместе со стулом. Прямо сносит.

Полковник не кричит, а визжит – свинья она и в тундре свинья, – ему больно, его приложила бронированная махина в десять пудов. Кузя перепуганный отпрыгивает в сторону, роняет пропыру – вот уж повезло! – и таращится на полковника, словно тот не со стула, а с Луны свалился. «Кузя!» – зову я, мне важно отвлечь парня, у него была раньше манера от страха закрывать лицо руками, а клешни то он не снял, никак я их не отучу, чтобы, отстегнув шлем, первым делом свинчивали клешни…

– Не е т! – ору.

Это Михалыч, намеренный исправить ошибку и загладить вину, нагибается и хватает полковника выше локтя страшной железной варежкой с усилителями.

– Звините пжалста я больше не буду! – выстреливает наш умник покаянную фразу, которую еще в первой группе интерната на всю жизнь затвердил.

Конечно, Михалыч хочет полковника на место посадить, легко и непринужденно, будто ничего и не было. Он сейчас двоих таких кабанов на одной руке поднимет. Сжимается варежка.

– Сто о ой!!! Все назад! – кричу, а сам прикидываю, мне как, уже сегодня в коллекторе утопиться, или погодя чуток?

Полковник живучий оказался. Вырвался и прямо на трех костях, не переставая выть, из кабинета бросился, головой дверь вышиб, и куда то ускакал.

В тундру, раны зализывать.

Тишка в наступившей тишине произносит:

– Н ну, мэ мэ мэ… Михалыч. Н ну, ты и мэ мэ мэ… Идиот.

Это значит, он Михалыча осуждает, но слегка. Они когда хотят кого то всерьез оскорбить, говорят «у о». Еще одна привычка интернатовская.

У Тишки ай кью вообще нет. Он тесты проходить отказывается, и все. Обходными путями ему полтинник насчитали. Занизили, думаю.

Михалыч соображает, чего натворил – и в плач.

Кузя видит, что Михалыч плачет, и тоже принимается реветь.

Я выезжаю из за стола, отстегиваю ребятам клешни, пока не начали ими слезы утирать.

В Тишке, похоже, разыгрывается командный дух, потому что глаза у него заметно мокрые. Но он еще держится. Это надо закрепить.

– Веди их в раздевалку, – говорю. – Проследи, штоб приняли душ, и сам не забудь. Скафандры уложите аккуратно. Да, пропыру забери – вон она валятся. Через полчаса отвезу вас завтракать и баиньки.

Угу, отвез. Только мне удается кое как успокоить ребят, и помочь Тишке выгнать их из кабинета – опять звонок. Техник смотритель шестого района. Я и забыл совсем, что у них разгонный насос в трубе стоит. Голь на выдумку хитра – раз дерьмо по собственной воле не плавает, мы ему турбонаддув устроим. Пока этого наддува не было, «КБ Сикорского» из шестого района просто не вылезало. Я там буквально дневал и ночевал. Да и ребята были еще неопытные, людей всяких боялись, а не только москвичей, – приходилось ими непосредственно на месте командовать, чтобы защищенными себя чувствовали… А потом насос заработал, в шестом гораздо легче стало, вот и забыл я.

– Стопорится, – техник говорит. – Поднимается и стопорится. А напрягу только к вечеру дадут. Боюсь, поздно, не сдюжит насос. Чё делать то? Мож, толканули бы слегка тяжелый слой?

«Тяжёлый слой» – нижний, куда всякие инородные предметы опускаются, забухнув.