Кузьма осторожно, как древний свиток, о которых рассказывал отец Михаил, развернул ещё один свёрток. В нем тихо и спокойно, словно усталые отроки после отбоя, лежали две дюжины хитро заточенных ножей и стамесок, каждый в своём отдельном кармане. Там же была завернута и дощечка из твердого дерева, на которой этот инструмент пробовали после заточки.

Макар внимательно наблюдал за Кузькиным лицом. Тот уперся в инструмент долгим, ошалевшим взглядом. Наставник вздохнул: состояние оружейного мастера Младшей стражи без всякой натяжки можно было описать как невменяемое, спрашивать его о мастерстве Кузнечика и деда бесполезно. Кузька и сам за те ответы сейчас, похоже, душу мог бы заложить. А рассказать ему об этом мог только перепуганный мальчишка, жмущийся на краю лавки.

Эх, разведка-разведка! Что ж вы деда-то не выручили? Следы они смотрели…

Тот, кто никогда не держал в руках с душой сделанный инструмент, ни за что этого чувства не поймет. Он может быть хорошим и удобным, умело сработанным, оставаясь при этом привычным. Так же, как и кинжал в руках воина – бывает и хорошее оружие, но вполне себе обычное. Но возьмешь иной клинок, и сразу видно – это настоящее, им нельзя ни репу резать, ни дерево строгать. Этому оружию предназначено только ВОЕВАТЬ.

Косой нож, а скорее, резец, который Кузьма сейчас держал в руках, был предназначен СОЗДАВАТЬ. Рукоять из тёмного, с удивительно красивым рисунком дерева, казалось, светилась под полировкой, оттеняя выложенный тончайшей серебряной проволокой узор. По бронзовому кольцу, набитому на рукоятку у самого клинка, выгравирован мелкий травяной узор. Черный, будто натертый сажей, клинок тянулся безукоризненно ровной линией, а полированное до зеркала лезвие сверкало невообразимой остротой.

Кузьма, поддавшись чувству, взял нож в руку. Странная, рыбьей формы, рукоять неожиданно удобно легла в ладонь. Нож сверкнул острым зубом, словно выпрашивая разрешение вцепиться в дерево. Кузьма легко, почти без нажима провел лезвием по дощечке, но резцу этого оказалось достаточно. Мягко, с чуть заметным сопротивлением он ушёл в древесину, послушно и без усилий перерезая её волокна.

Сидевшая рядом девчонка не сводила глаз с образовавшегося на дереве ровного, чистого разреза. Макар протянул руку, и Кузька нехотя выпустил нож.

– Ишь ты! Острый! – наставник попробовал лезвие пальцем. – Дед делал?

Тимка кивнул.

– Этот клинок деда, а вон те – отец. А я только рукоять. Ну, и точил ещё. Я весь струмент правил, деду некогда было.

Кузьма, насчитав с полдесятка одних только молотков с блестящими от полировки бойками, посмотрел на мальца.

– А украшать так зачем? Им же работать жалко – попортится.

– Ну, это как за ним следить. А узор накладывать деда велел. Я на всё узор кладу, – мальчишка глянул на миску. – Ну, чтоб руку набивать, значить.

– Слышь, Кузнечик, а мой нож так наточить сможешь? – рыжий Федька с надеждой протянул свой засапожник.

Мальчик взглянул и покачал головой.

– Не… Это железо. Наточить-то его можно, только держать всё равно не будет, мягкое больно… – Федька заметно расстроился, и Тимофею стало неловко. – Ну, разве в печи, с углями калить, но это день целый надо.

– А этот? – Макар выложил перед ним свой.

Мальчишка с интересом разглядывал нож, не торопясь взять его в руки.

– Светлая линия по лезвию бежит… Из пяти полос сварен. Похоже, новгородская работа.