Я не скажу даже, чтоб нам было скучно. Жизнь самая однообразная представляет возможность для бесчисленного множества таких спутанных комбинаций, которых, с первого взгляда, даже угадать нельзя. Что может быть проще первых десяти числ, а между тем какую путаницу можно при помощи их произвести! Так-то и жизнь. Нужно исключительно предаться процессу существования, чтобы понять это. Предайтесь ему, раздробите жизнь на мелкие кусочки, и вы увидите, сколько маленьких и очень затейливых фигурок можно из этих кусочков составлять.

Мы именно так и поступаем. Имея в запасе целый мешочек таких кусочков, мы каждый день вынимаем из него столько, сколько нужно, и складываем из кусочков самые разнообразные, а порою даже совсем неожиданные фигуры. Уверяю вас, что никогда не случалось, чтобы одна фигура точь-в-точь была похожа на другую.

Мы каждый день колесим по Петербургу, но переулков, в которых мы еще не были, право, осталось еще на многие годы ежедневного гулянья. Мы каждый день играем в сибирку, но таких комбинаций игр, которые еще никогда не приходили, но могут прийти — тоже осталось на многие годы.

Как бы то ни было, но «ходить» и «жить» — понятия вовсе друг с другом ненесовместимые. Это до такой степени верно, что я только на днях почувствовал первый позыв прихоти, но притом прихоти самой скромной и законной. Мне захотелось описать один из дней того жизненного периода, в продолжение которого нам суждено «годить». Я сообщил об этом намерении Глумову, и тот одобрил мой план.

— Теперь, — сказал он, — когда твои мысли и чувства достаточно устоялись, нет резона и прихоти не исполнить. Пиши.

Я написал то самое, с чем читатель сейчас познакомился, и прочитал мой рассказ Глумову. И его он одобрил.

— Ничего, мой друг, — сказал он, — чистенько. Мыслей маловато, на диалоги немножко смахивает, да по теперешнему суетливому времени другой литературы и не требуется.

Мало того: я понес мой труд к Алексею Степанычу — и он тоже похвалил.

— Прекрасно, голубчик, даже очень хорошо, — поощрил он меня. — То-то ведь в вас и дорого, что легкий этот дух в вас есть!

А коли есть «легкий дух» — значит, прочая вся приложится.

Тема «существовательства», основная в этой главе, связывает ее с очерком «День прошел — и слава богу!» из цикла «В среде умеренности и аккуратности».

Глава, по-видимому, содержит полемический подтекст: почти одновременно та же тема была затронута в охранительной литературе. На протяжении 1875–1876 гг. «Русский вестник» печатал сенсационные «разоблачительные» рассказы ренегата революционного движения А. А. Дьякова-Незлобина «Кружок (Из записок социал-демократа)», «В народ!». В последнем рассказе «единственным принципом» героя-«революционера» объявлено «убеждение <…> в том, что человеку просвещенному необходимо есть, спать и вообще совершать физиологические процессы беспрепятственно» (PB, 1876, № 9, стр. 170). Вполне возможно, что Салтыков, следивший за обращением Незлобина в благонамеренность (см. письмо к M. M. Ковалевскому от 28 сентября 1880 г.), сатирически откликнулся на его «разоблачения» и здесь.

В главе обнаруживается сложное соотношение с «Дневником писателя» Ф. М. Достоевского. Оба писателя, хотя и стоявшие на разных общественных позициях, дали сходные характеристики современному «культурному человеку». «Припомните, сколько цинизма увидали мы в эти последние двадцать лет, — писал Достоевский в февральском выпуске «Дневника писателя» за 1877 год, — какую легкость оборотов и переворотов, какое отсутствие всяких коренных убеждений и какую быстроту усвоения первых встречных с тем, конечно, чтоб завтра же их опять продать за два гроша» (Полн.