Так шли мы от Фонарного переулка вплоть до Литейной, и на всем пути будочники делали алебардами «на кра-ул!», как бы приветствуя нас: «Здравствуйте, вступившие на истинный путь!» Придя на квартиру, мы сдали Очищенного с рук на руки дворнику и, приказав сводить его в баню, поспешили с радостными вестями к Ивану Тимофеичу.

Дежурный подчасок сказал нам, что Иван Тимофеич занят в «комиссии», которая в эту минуту заседала у него в кабинете. Но так как мы были люди свои, то не только были немедленно приняты, но даже получили приглашение участвовать в трудах.

Комиссия состояла из трех членов: Ивана Тимофеича (он же презус), письмоводителя Прудентова и брантмейстера Молодкина. Предмет ее занятий заключался в разработке нового устава «о благопристойном обывателей в своей жизни поведении», так как прежние по сему предмету «временные правила» оказывались преисполненными всякого рода неясностями и каламбурами, вследствие чего неблагопристойность возрастала не по дням, а по часам.

— Прекрасно сделали, что зашли; я и то уж думал за вами посылать, — приветствовал нас Иван Тимофеич, — вот комиссию на плечи взвалили, презусом назначили… Устав теперича писать нужно, да писатели-то мы, признаться, горевые!

— А можно полюбопытствовать, в чем состоит предмет занятий комиссии?

— Благопристойность вводить хотят. Это конечно… много нынче этого невежества завелось, в особенности на улицах… Одни направо, другие — налево, одни — идут, другие — неведомо зачем на месте стоят… Не сообразишь. Ну, и хотят это урегулировать…

— Чтобы, значит, ежели налево идти — так все бы налево шли, а ежели останавливаться, так всем чтобы разом? — выразил Глумов догадку.

— То, да не то. В сущности-то оно, конечно, так, да как ты прямо-то это выскажешь? Нельзя, мой друг, прямо сказать — перед иностранцами нехорошо будет — обстановочку надо придумать. Кругленько эту мысль выразить. Чтобы и ослушник знал, что его по голове не погладят, да и принуждения чтобы заметно не было. Чтобы, значит, без приказов, а так, будто всякий сам от себя благопристойность соблюдает.

— Трудная эта задача. Любопытно, как-то вы справляетесь с нею?

— Да вот вчера «общие положения» набросали, а сегодня и «улицу» прикончили. Написали довольно, только, признаться, не очень-то нравится мне!

— Помилуйте, Иван Тимофеич, чего лучше! — обиделся Прудентов, который, по-видимому, был душою и воротилой в комиссии.

— Порядку, братец, нет. Мысли хорошие, да в разбивку они. Вот я давеча газету читал, так там все чередом сказано: с одной стороны нельзя не сознаться, с другой — надо признаться, а в то же время не следует упускать из вида… вот это — хорошо!

Иван Тимофеич уныло покачал головой и задумался.

— Да, нет у нас этого… — продолжал он, — пера у нас вольного нет! Уж, кажется, на что знакомый предмет — всю жизнь благопристойностью занимался, а пришлось эту самую благопристойность на бумаге изобразить — шабаш!

— Да вы как к предмету-то приступили? исторический-то обзор, например, сделали? — полюбопытствовал Глумов.

— Какой такой исторический обзор?

— Как же! нельзя без этого. Сперва надобно исторический обзор, какие в древности насчет благопристойного поведения правила были, потом обзор современных иностранных по сему предмету законодательств, потом — свод мнений будочников и подчасков, потом — объяснительная записка, а наконец, уж и «правила» или устав.

— Так вот оно как?

— Непременно.