Изменить размер шрифта - +
Его самоотвержение выходит из самолюбия, из страсти блистать, удивлять, рисоваться. В одном московском листке когда-то было замечено, что покоренные французами народы ненавидят своих победителей, потому что последние, стремясь распространить у них цивилизацию и просвещение, не уважают их предрассудков; но что англичане тем самым ладят с индийцами, что хладнокровно смотрят, как жены сожигаются на кострах своих мужей. Так думать – значит не знать дела. Мы не говорим уже о том, что ни один народ в мире не прославился такою филантропиею, как англичане и, родные им, Американские Штаты; не говорим о их обществах трезвости, о деятельности их миссионеров, распространяющих по лицу земли благовестие спасения: в этом отношении защитникам французов ничего не остается, кроме скромного молчания. Но мы прямо скажем, что обвинять англичан в холодности в деле истребления религиозных предрассудков туземцев Индии – значит грубо ошибаться. Нет, англичане деятельно подкапываются под гигантское здание этих вековых предрассудков, но они знают, что трудно бороться с тем, что освящено веками и религиею, что за это надо приниматься исподволь, осторожно – и они идут к своей благотворной цели медленными, но верными шагами. Не таковы французы: где ни бывали их войска, везде возбуждали ненависть страны своим неуважением к обычаям и духу народному, наглым насилием тому и другому. Наш простой народ это очень хорошо помнит с 1812 года, когда святыня храмов московских была так святотатственно и так безумно оскорблена. Англичане приносят в покоренные ими страны идеи общественного порядка, законности, промышленности, просвещения; а французы навязывают им свои мечты о небывалой свободе, которая состоит в отрицании оснований и подпор общественного блага, в легкомысленном ниспровержении старого порядка, вышедшего из векового развития, и заменении его на скорую руку состряпанными и эфемерными нововведениями. Чтобы дать народу или племени новый порядок, надо сперва спросить его: нужен ли ему этот порядок; чтобы избавить его от бедствий существующего у него порядка – надо сперва узнать, чувствует ли он эти бедствия. Французы об этом не заботятся и потому ненавидимы везде, куда ни являлись победителями, и никогда не удерживали своих завоеваний.

 

Перейдем к статье г. Губера «Взгляд на нынешнюю литературу Германии». Это статья интересная по содержанию, прекрасная по изложению; но некоторые мысли нам показались неверными.

 

Г-н Губер в Фаусте и Вагнере видит два противоположные типа: человека, стремящегося к живому наблюдению природы, и книжного труженика, сжатого в тесных пределах древней теории. Другими словами, по мнению г. Губера, Фауст – романтик, Вагнер – классик. Дерзко было бы, без глубокого и основательного изучения, в журнальной заметке и двумя словами, определить идею этих двух типов мирообъемлющего создания Гете; но ничуть не будет смело не согласиться с г. Губером и заметить, что гораздо ближе будет к истине видеть в Фаусте тип человека с глубокою и могучею субстанциею и мировым созерцанием в душе, а в Вагнере конечного, ограниченного чтителя мертвой буквы[15 - Трактуя Вагнера как любителя буквы, сухого педанта-ученого, оторванного от жизни, Белинский неоднократно использовал этот образ (в таком его понимании) для характеристики представителей реакционной науки, в частности С. П. Шевырева, – см. письма Белинского к Д. П. Иванову от 7 августа 1837 г., И. И. Панаеву от 10 августа 1838 г., М. А. Бакунину от 14 августа 1838 г., В. П. Боткину от 8 февраля 1843 г. Острополемическую характеристику «вагнеровского направления» в русской исторической науке, представленную славянофилами и защитниками идей «официальной народности», Белинский дал в 1845 г. в статье «Славянский сборник» Н. В. Савельева-Ростиславича» (см. наст. изд., т. 7).]. Со взглядом г. Губера на это великое творение Гете трудно было бы передать его.

Быстрый переход