И уж лезть на бабу без взаимности — совсем беспредел. Насилия над женщинами Сашка вообще не понимал и не одобрял. Что за радость без взаимности. Все равно как с куклой. А этот… Нашел место и время. Не он, так кто другой вперся бы обязательно.

Галя вообще осталась не при делах. Сашка про нее промолчал, и она вроде как потом появилась. Уже в разгар драки. Спросил бы прокурорский прямо — ответил бы. А на нет и суда нет. Молчание — золото. Зачем женщине портить жизнь? Непременно разговоры пойдут под шепоток «дыма без огня не бывает», и чего не было раззвонят. Приятного мало, когда пальцами показывают.

Он не пытался заговорить на эту тему, старательно делал морду кирпичом, она тем более, но общаться они начали достаточно свободно. По-приятельски, а не как прапорщик с сержантом или больной с медсестрой. Без посторонних на «ты». Не такая уж и большая разница у них в возрасте, он выяснил, а если посчитать Афган, так вообще неизвестно кто старше. Так что смущения он не испытывал, а всерьез воспринимать старшей по званию — смешно.

Вблизи он обнаружил, что изучаемые Галей напечатанные страницы — вовсе не очередная инструкция по правильному иглоукалыванию. Мысленно скривился. Не для того Титаренко дал, чтобы он всем подряд вручал.

— И не надо строить кислую физиономию, — подняв голову, сказала Галя.

— Так заметно?

— Сейчас да. Обычно ты так явно не показываешь. Задело, что без разрешения? Так ведь не запретил. Дальше не пойдет, не волнуйся. А мне любопытно. Это ведь Степной?

— Да. И как?

— В смысле текста — очень даже. Не могу сказать — понравилось, нечему тут нравиться. Слишком натуралистично, и при этом всерьез цепляет. Сумел людей показать. Две-три фразы — и образ. Характер. Не хотелось бы обнаружить себя в подобном виде. Уж очень, — она поколебалась, подыскивая слова, — иногда шаржированно выпячиваются некоторые стороны.

— Я обязательно попрошу не порочить славных медсестер, — с готовностью согласился Сашка. — А имя называть нельзя. Тогда обязательно вставит в текст. Нельзя наводить на думы о белой обезьяне.

Она покачала головой с удивлением.

— Где ты читал про Ходжу Насреддина? Соловьева лет сорок не издавали.

— Это не та тема, — строго попенял Сашка. Сознаваться в очередной дырке в памяти не хотелось. Он и обложку помнил с азиатом на ишаке, но, хоть стреляй, бесполезно выяснять, где и когда держал в руках. А уж делиться неизвестно откуда взявшимся знанием, что писатель отмотал срок в зоне, не собирался. — Там на чужой взгляд ничего такого?

— На гражданский? — усмехнулась. — Так это не совсем по адресу. Я служу. Хоть и не там. По грани ходят, чуть жестче — и будет клевета на армию, с антисоветским душком, но придраться вроде и не к чему. Если все совсем пресно, с чем тогда бороться? Цензура должна оправдывать затраченные на нее денежки. Нет, это как раз вполне нормальный ход.

— Я не верю, что он думал так.

— А стоило бы подумать. Судя по тексту, мозги имеются. Молодец. Откуда и взялось. Ты про родителей его знаешь?

— Нет. Он не рассказывал.

— Тогда и не надо. Захочет — сам поделится.

Семейка у Степного еще та. Оба родителя алкаши. На телеграммы про состояние сына даже не отреагировали. Неизвестно, в курсе ли они, куда он вообще делся. Не волнует, с гарантией. Даже на приход из военкомата, в ответ на ее просьбу, не обратили внимания. Из пятерых детей двое зону топчут, одного опять же по пьяни зарезали. А Игорь вот такое выдал. Талант у парня.

— А по поводу остального… Ну нельзя же так… В одном слове две ошибки.