Он смотрел на свою хорошенькую жену, на возбужденного Василия Марковича, старавшегося засаживать за ней и развлекать ее; на Зураба, сильно побледневшего от выпивки и ставшего от этого еще красивей, он был увлечен самим процессом выпивки, его состязательным смыслом; на хозяина, как бы непреклонно высовывавшего голову над волнами алкоголя, не дающего затуманить им трезвую ясность своего горбоносого лица.

Сергей почувствовал, что сейчас в душе его нет ни неприязни к жене, ни обиды на Василия Марковича, ни ревности к Зурабу. Все было освещено ровным умиротворяющим светом, струящимся из-за его спины, где стояла Заира. Каждый из них такой, думал он, какой он есть, и зачем надрываться и искать в людях того, чего им не дано природой. Ну да, думал он, глядя на Василия Марковича, оживленно что-то рассказывавшего его жене, конечно, он нравственно туповат, но зато какое неукротимое умственное любопытство. Вот он физик, но ни одной моей статьи не пропустил, хотя, казалось бы, что ему древняя история…

И, словно подтверждая его мысли, Василий Маркович, поймав рассеянный взгляд Сергея, сказал ему:

— Слушай, я все забываю спросить у тебя… Вот ты в статье о Калигуле пишешь: победа — истина негодяев… Справедливо ли такое уничтожающее отношение к победе?

— Я не против победы, — отвечал Сергей, — победа может быть истиной, если побеждает истина, но победа может быть и ложью, если побеждает ложь.

— Ах, вот как ты поворачиваешь, — сказал Василий Маркович и в знак согласия кивнул головой. Одновременно с этим он подложил салат в тарелку жены Сергея, показывая, что умственные отвлечения не мешают ему быть внимательным соседом по столу.

Поздно ночью Сергей встал из-за стола. За ним встали его жена и Василий Маркович. Зураб, пытаясь перепить хозяина, отказывался встать из-за стола. Заира быстрыми и широкими движениями стелила постель, и Сергей вспомнил ту давнюю, далекую зимнюю ночь, когда он у них гостил первый раз и она ему первый раз стелила постель. Целая жизнь, подумал он, прошла с тех пор, целое счастье.

Вдруг к нему подошел Валико и, словно отпуская ему грех покидающего застолье, притянул его к себе и поцеловал его, а потом долгам взглядом оглянул его и снова поцеловал. И Сергею опять показалось, что он опять непреклонно подымает лицо, не дает окунуть его в окружающие его волны хмеля, и этим непреклонно не поддающимся хмелю лицом он, показалось Сергею, дал знать ему, что он все знает о его отношениях с Заирой.

На миг Сергей сильно смутился, так ясно это было написано на лице Валико, но в следующее мгновенье Сергей подумал, что никогда не имел нечистых помыслов ни к девушке Заире, ни к теперешней его жене, и он прямо посмотрел ему в глаза, и, словно Валико все это понял и прочел на его лице, он притянул его к себе и поцеловал третий раз.

На следующий день они улетели в Мухус, а еще через день Сергей с женой и ребенком уезжал в Москву, а Зураб и Василий Маркович провожали их. Они стояли в вестибюле гостиницы в ожидании автобуса, который должен был отвезти их на аэродром. Девочка держала в руках дорогую куклу — нелепый, как считал Сергей, подарок Зураба. Сам Зураб, молчаливый, мрачно-романтичный, стоял рядом. В отличие от него Василий Маркович суетился. Он перепроверил адрес и телефон, переспросил, когда удобней им звонить, если он окажется в командировке в Москве, смотрел то на Сергея, то на его жену и, любя Сергея, как бы сердился на него за то, что Сергей уезжает, а он от него чего-то недобрал.

Сергей чувствовал и некоторую театральность романтической меланхолии Зураба и комическую сущность претензий Василия Марковича, но все это сейчас не раздражало и не злило его, а бесследно растворялось в душе, как растворяются мелкие неудачи дня в свете большого, тихо угасающего летнего вечера. Этим летним вечером была его встреча с Заирой. И душа его все еще была заполнена очарованьем этого большого угасающего летнего вечера.