Но это чувство оставалось, и он подумал о том, что ему надо что-то вспомнить. Он вспомнил, что и проходя по Красной площади мимо стенда с болтающимися стеклянными шарами он мучительно пытался что-то вспомнить. И как бывает, когда что-то пытаешься вспомнить и никак не можешь, а потом, через некоторый промежуток времени, делаешь новую попытку и сразу же вспоминаешь то, что хотел вспомнить (значит, работа мысли может проходить бессознательно), так и Сергей сейчас вспомнил то, что хотел вспомнить тогда.

Он вспомнил, что женщина, увиденная им в стеклянном шаре, с ее неожиданным и как бы непрошено нахальным крупным планом, с ее спокойным лицом и дурацкой родинкой на щеке, была страшно похожа на эту, которая испортила ему знакомство с прекрасной девушкой.

Она была похожа не внешне (теперь-то Сергей думал, что и внешне тоже), а своей спокойной уверенностью, своим непрошено нахальным появлением и еще чем-то, что Сергей чувствовал, и если бы напрягся назвать, то назвал бы победной неминуемостью пошлости.

«Ну да, — подумал Сергей, — когда я заглянул в этот шар, она предупредила о неминуемости встречи с той, а неминуемость встречи была предопределена и тем, что я слишком долго медлил, боясь подойти к этой девушке, и тем, что я слишком долго церемонился с этой выдрой, пока она наконец не решила, что между нами возможна какая-то близость».

Как все странно, подумал Сергей, чувствуя, что боль стихает. Казалось, в жестоком хаосе механических случайностей приоткрылся какой-то смысл. И хотя этот смысл ничего хорошего ему не сулил, он придавал надежду самим своим существованием. Он вспомнил, что и раньше ему становилось легче, когда то, что мучило и давило, объяснялось каким-то смыслом.

Почти с равными промежутками, словно подчиняясь биению подземного пульса, метро выбрасывало людей из своих недр.

Туго раскачивающиеся в обе стороны многочисленные створки дверей, казалось, с неутихающим бешенством сопротивлялись и тем, кто входил в метро, и тем, кто из него выходил. И, не в силах остановить толкающего, они с одушевленной злостью вымахивали на идущего следом, словно с терпеливой яростью ожидая, что среди тысяч идущих хоть один наконец зазевается и можно будет сбить его с ног и, обернувшись библейским деревянным чудом перед остальными, рявкнуть обалделой толпе:

— Да остановитесь же вы, оглашенные!

Но застать врасплох или тем более сбить с ног никого не удавалось, и поэтому условий для сотворения чуда никак не возникало.

Город уже зажигал огни. Направо от метро в стеклянных телефонных будках юноши и девушки звонили своим возлюбленным, другие юноши и девушки нетерпеливо ждали, когда освободятся телефоны. Вечернее токование, подумал Сергей и невольно залюбовался трепещущим выражением девичьих лиц, словно услышал струйки щебета, льющиеся в телефонные трубки.

Потом он перевел взгляд на будку чистильщицы обуви и увидел сквозь стекло протянутую ногу клиента и грузный профиль старой айсорки, склонившейся над протянутой ногой. Он вспомнил, что ему надо купить шнурки, и подошел к будке.

— Шнурки, — сказал он, заглядывая в нее. Клиент обиженно и недоуменно посмотрел на него, словно Сергей прервал тайный акт, круговорот чувственных токов, вызванных гальванизирующими ударами щеток по коже обуви.

— Какие? — спросила айсорка и положила щетку рядом с туфлей.

— Черные, — сказал Сергей и заметил обиженное лицо клиента.

«Неужели не мог подождать, пока я кончу», — сказал ему клиент своим взглядом и обратил внимание Сергея на свою остывающую, размагничивающуюся туфлю.

— Сколько? — спросила айсорка и выпрямилась, вздохнув мехами могучей груди.