Этот гость был прекрасной иллюстрацией к теме их раздора, заключавшейся в том, что Сергей без разбору дружит с кем попало (это было ложью, вернее, диким преувеличением), одалживает деньги людям, которые никогда их вовремя не возвращают (это было верно), не может проявить должного упорства в выколачивании квартиры из института (это было верно), на которую он давно имеет право. И вот, пожалуйста, случайный гость, и, конечно, с водкой, и ночлег лишнего человека в комнате, где и самим негде повернуться.

Сам того не осознавая, но чувствуя все это и не желая давать жене этого козыря, Сергей не хотел оставлять учителя ночевать и, злясь на себя за это, старался накопить злобу на него, а так как никаких особых поводов он не находил, кроме его уж слишком несвежего вида, он злился на себя, как бы видя правоту жены, которая прожужжала ему все уши, что он не может никому по-мужски отказать в чем-нибудь или по-мужски настоять на чем-нибудь.

И вот теперь, чувствуя нравственную уязвимость своего гостя, он решил на нем продемонстрировать свою мужскую твердость.

— Выйдем покурим, — сказал Сергей после чая, и гость как-то слишком покорно вскочил, чувствуя какую-то надвигающуюся опасность (они уже до этого курили в комнате), потом он бросил взгляд на бутылку с водкой, как бы сказав этой бутылке своим взглядом, что они ненадолго разлучаются, и Сергей вывел его в коридор коммунальной квартиры, а потом и вовсе во двор.

Они закурили под сенью большой развесистой липы, и Сергей, не глядя ему в лицо и довольный окружающей темнотой, сказал своему гостю, что тот должен сам его понять, что у него всего одна комната, что он в этой комнате спит с женой, что она не южанка, как они, и поэтому многого не понимает. Говоря все это, он чувствовал, что все глубже и глубже увязает в какой-то болотной почве, с ужасом выдергивает ногу, чтобы тут же окунуть ее в еще более смрадную, засасывающую жижу.

— Да что ты, Сергей! — перебил его гость. — Я же понимаю — молодая жена! И хорошенькую же ты отхватил жену! Мне в коридоре поставьте раскладушку, и будет полный порядок!

Теперь отказывать ему было еще трудней, чем вначале. Сергей никак не мог согласиться, чтобы соседи увидели и убедились, что он гостя выставил ночевать в коридор. Часть своего патриархального сознания, если оно у него оставалось, он сумел придушить и отказать гостю в ночлеге, но другая часть еще живого, извивающегося сознания не могла примириться с тем, что нарушенный им закон гостеприимства будет замечен другими.

— И в коридоре нельзя, — сказал Сергей, опустив голову, — соседи будут недовольны…

Было решено, что земляк Сергея пойдет ночевать на вокзал. В гостиницах, конечно, как всегда, мест не было, потому-то он и пришел к Сергею.

Они вернулись в комнату, и земляк его долго, от стыда долго, надевал плащ, вернее, как-то долго громыхал плащом, а потом он пытался уйти, а Сергей ему всовывал его бутылку водки, а тот почему-то заупрямился ее брать, словно она, эта бутылка, самим пребыванием в доме Сергея была осквернена как знак, как символ дружественного застолья. Наконец Сергей сунул ему бутылку, и тот, перестав невыносимо громыхать плащом, вышел из дому. Сергею подумалось, что он опустошит эту бутылку тут же под липой, где они курили и разговаривали, если это можно назвать разговором.

…и если путник останавливался на верхнечегемской дороге возле дома твоего деда и просил у хозяев напиться, то ему выносили кувшин с вином. И если день клонился к закату, путника просили войти в дом и переночевать… И если путник был верхом, его просили въехать во двор, спешиться и остаться на ночь…

Но в чем дело, почему все так получилось?..

И вдруг ему приоткрылась истина, и все, что вызывало его тяжелое недоумение, грусть, чувство роковой ошибки, совершенной когда-то, сразу же объяснилось.