– Машину я разгружу, – сказала Тамара уже ей в спину. – Одежду твою повешу сушиться.

– Ага, спасибо, – не оборачиваясь, кивнула та.

– Но потом уеду, – предупредила Тамара. – Если тебе не срочно, оставь все на вешалках, Катя через три дня придет и погладит.

Пока Марина была маленькая, Тамара не разрешала ей оставлять помощнице одежду для глажки, посуду для мытья и постель для уборки – считала, что девочка должна научиться все делать по дому сама. А теперь уже и непонятно, так ли это важно, как казалось тогда.

Марина ушла. Не спросила даже, куда мама едет, надолго ли. Но странно было бы обижаться сейчас на ее безразличие. Пусть забудется неудавшийся роман.

Тем более что уехать Тамара собиралась в Махру, ничего особенного. Она и не приехала бы оттуда в город, если бы вчера не открылась выставка «Путешествия Живаго» в Пушкинском музее. Написать об этом было необходимо, хотя, на Тамарин взгляд, открывать такую необычную выставку, когда не окончен еще мертвый летний сезон, было неправильно. Но открыли когда открыли, и вчера она внимательнейшим образом все осмотрела, сфотографировала, а сегодня вечером собиралась отослать в редакцию текст, и не обязательно было это делать из Москвы.

Ей жаль было каждого летнего дня вне Махры – странного места, которое и дачей-то можно было назвать лишь условно.

Она вынула из стиральной машины Маринины одежки. Да, неудивительно, что дочь сомневалась, надевать ли ей вещи блеклых цветов и необычных линий. Маринина одежда всегда была яркой по цвету и простой по форме: соблазнитльно глубокий вырез, обрамленный алыми маками на зеленом фоне; короткая голубая юбочка, желтый сарафан с открытой спиной… У каждого, кто бросит на все это взгляд, даже случайный и беглый, должно улучшиться настроение.

«И при этом мучается из-за какого-то ничтожества!» – сердито подумала Тамара.

Она и сама не понимала, на кого больше сердится, на дочь или на несуразные обстоятельства, на цепочку нелепостей, очередным звеном которой оказался этот бессмысленный роман. А может, на себя: давно бы ей следовало привыкнуть к тому, что с обстоятельствами, которых не можешь изменить, следует мириться.

– Нужда заставила бы, – объясняла она, если кто-нибудь удивлялся этому. – Но нужды не случилось.

Отсутствие в ее жизни нужды никогда не мешало Тамаре ездить в метро. Почему нет? Любой житель любого мегаполиса ездит, и доходы его не имеют при этом значения, и ничего в этом нет особенного.

Но некоторое время назад она вдруг поняла, что спускаться в метро в Москве больше не хочет. Это получилось как-то внезапно – ехала по Кольцевой линии, поезд остановился в туннеле, Тамара подняла глаза от книжки, обвела взглядом лица в вагоне и удивилась. Потом, уже на эскалаторе, специально вглядывалась в лица встречных, и удивление ее все возрастало.

«Когда это произошло? – думала она. – И почему я раньше этого не замечала?»

Вероятно, раньше этого и не было. Вот этого растворения, почти полного исчезновения в толпе тех людей, с которыми ей хотелось бы перекинуться парой слов. Их просто не стало! Как странно… Не стало улыбок в ответ на случайный взгляд, осмысленность исчезла из глаз. И вместо всего этого в привычном пространстве вагонов, станций, переходов воцарились равнодушие и враждебность – странное, странное сочетание! То есть были, конечно, отдельные люди, в основном молодые, которые скрашивали общую картину. Но в целом она стала теперь безотрадной – непонятно, навсегда ли; может быть, переменится.

«Вот переменится, тогда и буду ездить снова», – решила Тамара.

С того дня в метро она стала спускаться только в случаях крайней необходимости, в основном же ходила пешком или вызывала такси, благо это стало теперь несложно.