В Европе тема преподносилась с двух сторон. Одни издания встали на сторону Розена, но довольно своеобразным образом. По их мнению, обвинение безусловно было сфабриковано ФБР в сообществе с ЦРУ — судя по всему, газетчики плохо разбирались в специфике взаимоотношений американских спецслужб. Но и эти наиболее миролюбиво настроенные к супругам СМИ — как-никак Таня Розен русская, а Штаты в последнее время в Европе непопулярны, — даже они считали, что освобождение ученого произошло исключительно благодаря его оскароносной супруге. Остальные предполагали, что и обвинения, предъявленные Павлу Розену, были небеспочвенны. На одной из карикатур Таня Розен под Андреевским флагом и в компании американских киносуперменов освобождала мужа из американских застенков. И дело было не только в газетах.

Как вскоре понял Павел, не только пресса, но и значительная часть тусовки, собравшейся в Каннах, искренне полагала, что его оправдание — всего лишь результат усилий супруги. Об это недвусмысленно давали понять те комментарии, которые ему случалось слышать от коллег Татьяны по киношному цеху. Поначалу он решил, что эта сплетня распространяется завистниками жены. А скорее всего — завистницами. И приготовился мужественно терпеть. В конце концов, артистическая среда славится своими сплетнями и ревностью. Однако, вскоре понял, что терпеть все это очень непросто.

Его старый школьный товарищ Витька Лазаревич в свое время казался ему сумасшедшим — тому постоянно мерещилось, что за его спиной шепчутся антисемиты.

— Ты не понимаешь, — объяснял он, — стоит только прислушаться!

Это была легкая форма паранойи. Никто не обижал милейшего Лазаревича, во всяком случае, в компаниях, где им вдвоем приходилось бывать. Однако сейчас Розен чувствовал, что сам становится параноиком. Положение усугублялось незнанием французского языка. Всякий человек, подходивший к нему, заставлял напрягаться. В результате Павел окопался в номере, чувствуя себя под домашним арестом. Татьяна из солидарности разделяла с ним заточение, отказываясь от приглашений на приемы и фуршеты. Правда, приезд Нюты из Женевы несколько поднял супругам настроение. Девушка выбила в деканате небольшой отпуск, чтобы встретиться с родителями на фестивале. Одна, Жиль поехать не смог. Нюта всецело поддерживала Павла, и ее нисколько не смущала газетная шумиха.

— Ты бы иск им вчинил! — сказала она только. — Представляешь, сколько можно замолотить на этих процессах бабок!

— Нет, нет и еще раз нет!

Танин адвокат уже предлагал подобный шаг. Достаточно одного-двух выигранных процессов, и остальные издания умерят пыл. Однако Павлу хватило уже судебных процессов, кроме того, он не сомневался, что пока суд да дело, пресса доведет его до нервного срыва.

На второй день он взбунтовался. Первый шок уже прошел, теперь ему казалось, что отсиживаться взаперти не выход. Немужественно как-то. Можно подумать, что он в самом деле в чем-то виноват. В тот же день они с Татьяной и Нютой выбрались в свет. Прошлись по набережной Круазетт, не обращая внимания на репортеров, а затем пошли в «Бункер», как в Каннах принято называть Дворец фестивалей и конгрессов.

В Каннах было и несколько русских режиссеров, привезших свои фильмы. Один, представитель высоколобого кино, представил картину, на премьерном показе которой к финалу от почти полного зала осталась одна десятая — критики и приглашенные гости.

— Это не кино «не для всех»! Это кино «ни для кого», — прошептал один из зрителей, пробираясь мимо супругов Розен к выходу.

Павел очень жалел, что не может последовать его примеру. Он не хотел оставлять Татьяну, которая, в свою очередь, желала поддержать своим присутствием соотечественника. Нюта, однако, не пожелала проявить солидарность ни с занудой-земляком, ни с родителями, и ретировалась в буфет.