Маша готова была себя убить за то, что сама начала разговор о деньгах. Могло бы все проскочить по-тихому, почти по-родственному.

- Ну, раз ты не беременная, так мне с тобой и говорить не о чем. Нашла дурака, но я-то не дура. С какой стати мне тебя жильем обеспечивать?

- А я возьму и забеременею не понарошку. Я ж раньше спринцевалась.

- Опытная какая!

- А то!

Машка вдруг все кожей, всеми потрохами поняла, что эту девчонку ей не обыграть, что в ситуации она и голая подружка под ее сыном она всегда потерпит поражение.

И она отступила. «Пусть живут, черт с ними. Кормежка двоих - это дешевле, чем снимать (с какой стати, собственно?) ей комнату.

- Живите как хотите! - сказала она почти миролюбиво, на что Настя засмеялась визгливо, ядовито.

- Подумайте, подумайте над своим первым предложением. Так хочется отдельности! А ваш диван продавлен почти до пола.

- Я куплю вам хорошую кровать. А пока подложи одеяло из чулана. Но чур - не беременеть.

* * *  

Ваське же не нравилось спать по-новому. Подружка теперь отползала к краю, и не было детской радости кучи-малы, сплетенных в тесноте рук и ног, нежнейших волос Насти, что попадали ему в рот.

А Маша сдержала слово - завезла широкую двуспальную кровать, выкинув оттоманку на лестницу.

Странное дело, но на другой день оттоманки уже не было. Одним на дух не была нужна, а кому-то - позарез. Машка в который раз удивилась, сколько на свете полунищих, всякий лом - им самое то. И только Васька печалился всем сердцем о продавленном ложе любви. На двуспальной кровати он вообще потерял Настю. Та заворачивалась, как в кокон, в отдельное одеяло и допускала Ваську к телу только по принципу собачьей кормежки: по чуть-чуть, чтоб злее был.

* * *  

У Никоновой же фобия покупать красивые вещи уже зашкаливала. И чем быстрее у нее уходили деньги, тем стремительней мчалась она в магазин. И все чаще возникала мысль: она дура, что не взяла все. Проклятое советское воспитание - тебе половина и мне половина. И чем круче была злость на себя, тем серее был на работе старушечий цвет одежды, тем более несвежим казался пучок на затылке. Рядилась дома. Платья на тонких лямочках с лодочками в цвет. Многослойные разновеликие клинья юбок из тончайшего шелка с ниточкой жемчуга на темно-розовой романтической блузке. Коротенькая шубка до пупка из голубой норки и шляпка набекрень с синим муаровым бантом над левым ухом.

Волк все так же подходил, узнавал ее в разном, грызя желтыми зубами металлические сетки. Возле волка и встретились немолодой мужчина в теплой куртке с капюшоном и она. Бант все-таки себя оказал.

- Нравится стервец? - спросил мужчина.

- Что-то в нем есть, - ответила Никонова. - Мне кажется, что он все про меня знает.

- Вам это приятно - быть познанной?

- Отнюдь. Познаваемых хочется убить.

- Вы опасная женщина.

- Это профессиональное. Я из охранительных органов, - так пошло и глупо представилась она.

- Ничего себе охрана, если ей хочется убивать, - засмеялся мужчина. - Что-то совсем наоборотное.

- В общем вы правы. И меньше всего на свете я хотела бы принести зло этому волку-дознавателю. Я давно знаю, звери лучше людей.

- Из мизантропов будете? - снова засмеялся мужчина.

Случился казус: она забыла значение слова «мизантроп», поэтому, хмыкнув неопределенно, пошла и от волка, и от человека.

То, что он идет за ней, она заметила сразу и крепче прижала ридикюль. С чего это она надумала наряжаться на погляд белому свету? Так и накалывают дур. В темном подъезде перо в бок - и с концами. А он сворачивал там, где сворачивала она. Вот и дом уже рядом, только перейти дорогу. Она перебежала прямо перед машиной, перед этой же машиной мужчина сделал то же самое.