С ним всегда спокойно. В течение долгого времени он был моей каменной стеной. Благодаря ему я смогла порвать с Греггом и снова двигаться вперед.

И хотя сейчас я была полностью опустошена, возникло особое чувство – защищенности. Его голос помог немного прийти в себя. Не знаю, сколько я так просидела, но слезы постепенно иссякли.

– Что стряслось? – наконец он задал вопрос.

Я не могла ответить. Мне удалось выдавить лишь вымученный стон.

С минуту он молчал. Я несколько раз слышала, как Грэхем набирал воздуха, собираясь что-то сказать, но в последний момент сдерживался. Когда он снова заговорил, его голос был наполнен болью:

– Больше всего на свете я хотел бы сейчас приехать к тебе.

Я закрыла глаза и представила, как он сидит у себя в квартире, за деревянным столом, таким старым, что тот того и гляди развалится. Грэхем называет такие предметы мебели «антикварными», а на самом деле стол просто старый – он подобрал его на помойке и покрыл лаком.

– Я знаю, – пробормотала я.

– Но ты же понимаешь, что я не могу?

В зале что-то упало и разбилось. Я услышала звон стекла, и кто-то громко вскрикнул. То ли от боли, то ли от веселья, не могу сказать точно, но этот крик привел меня в чувство. Я не могла допустить, чтобы Джеймс еще и поранился.

– Прости, что позвонила, – прошептала я срывающимся голосом и бросила трубку.

Сердце колотилось, когда я покинула этот укромный уголок, чтобы взглянуть, все ли в порядке с братом.

Эмбер

Моя сестра больна.

При обычных обстоятельствах я бы сказала, что ничего особенного – в конце концов, на дворе декабрь, на улице минусовая температура, и, куда бы ты ни пришел, везде будут кашлять и шмыгать носом. Поэтому лишь вопрос времени, когда ты подхватишь вирус.

Да вот только дело в том, что моя сестра никогда не болеет. Правда.

Когда Руби три дня назад пришла домой поздно вечером и, не сказав ни слова, ушла спать, я не обратила на это внимания. В конце концов, у нее только закончился марафон собеседований в Оксфорде, что, естественно, выматывает не только морально, но и физически. Но когда на следующий день она заявила, что простудилась и не пойдет в школу, я заподозрила неладное. Кто знаком с Руби, тот знает, что она даже с температурой потащится на уроки, боясь пропустить что-нибудь важное.

Сегодня суббота, и я не на шутку беспокоюсь. Руби почти не выходит из комнаты. Она лежит в кровати, читает книги одну за другой и делает вид, будто в ее красных глазах виноват насморк. Но меня не проведешь. Случилось что-то ужасное, и я схожу с ума оттого, что она не рассказывает что.

Я подглядываю в щелку двери, как она помешивает ложкой суп, так и не притронувшись к нему. Не припомню, чтобы хоть раз видела ее в таком состоянии. Бледная, под глазами круги, которые день ото дня становятся все темнее. Немытые нечесаные волосы прядками спадают на лицо, и на ней та же одежда, что и вчера, и позавчера. А ведь обычно Руби – воплощение элегантности. Не только когда дело касается планера или школы, но и внешнего вида. Я и не знала, что у нее есть эти растянутые шмотки.

– Прекрати торчать у меня под дверью, – внезапно сказала она, и я вздрогнула, застигнутая врасплох. Ну и сделала вид, будто как раз собиралась зайти к ней.

Руби посмотрела на меня и отставила тарелку с супом на поднос, на котором я ей его и принесла. Я подавила тяжелый вздох.

– Если ты не съешь суп, то будет скандал, – пригрозила я, кивнув на тарелку, но угроза не подействовала. Руби только махнула рукой:

– Да уж не мучайся.