Изменить размер шрифта - +
А там прогулялся пешком. Из ближайшего автомата позвонил еще раз. Те же гудки.

Через пять минут он нажал кнопку звонка квартиры номер 100. Тишина. Боец открыл один за другим три замка на двух дверях — первая стальная — и вошел в прихожую. Да, квартирка не бедная, видно, как говорится, невооруженным глазом.

Он вышел и аккуратно закрыл дверь на один замок. Спустился вниз и, отойдя метров на сто от подъезда, сел на скамеечку. Развернул газету. Если Терех обманул насчет сигнализации, быстро приедут.

«А кто бывал на Невском, под солнцем под апрельским, — фальшиво мурлыкал себе под нос Боец, — тот Невский не забудет никогда-а-а…» Порядок. Не наврал покойничек, нет там сигнализации. Можно работать.

В расписанном лифте (самопальная реклама ЛСД, нарисованные поганки, АСГО! АСГО! АСГО!) он поднялся на шестой этаж. В прихожей надел перчатки. Работал споро. Все то добро, которое указал Терех, лежало на своих местах… Ну, вроде все, можно уходить. В полной тишине ударил по нервам звонок телефона. Боец быстро обернулся на звук и вдруг замер. На полу, рядом с зеркальным столиком, на котором трезвонил аппарат, стояла большая ваза с изображением драконов. Из широкого горла, окаймленного кроваво-красным ободком, торчал пучок сухих камышей.

Аппарат продолжал звонить… В прохладе пустой квартиры Боец мгновенно покрылся потом.

Телефон умолк. Внезапно камыши зашевелились, и тихий-тихий шорох пронесся по пустым комнатам. Вот оно!

Боец поднял глаза. В большом арочном зеркале он увидел тень. Другой Некто стоял у него за спиной. Рассмотреть его было невозможно, но невозможно было и не узнать. Его смех прозвучал тихо и отчетливо. «Пожалуй, мы подождем ее, брат, — сказал Другой Некто. — Не за деньгами же мы сюда пришли. Давай подождем».

Медленно Валерка-Боец отошел в угол и сел там на корточки. Теперь камыши были у него над головой. Плотные портьеры не пропускали света. В полумраке он сидел и ждал. Ждать ему пришлось больше часа. За это время он ни разу не пошевелился. Камыши шуршали.

 

Нестарая еще женщина, которая при жизни дочери совсем не уделяла ей внимания, громко материлась, кричала:

— Которые тут ихние цветы — выбросить. Выбросить к хуям. Из-за этого недоноска генеральского моя Томочка погибла.

Ее удерживала, гладила по голове и уговаривала пожилая сестра, тетка Томки. Марина Степановна вдруг резко оттолкнула ее и, подскочив к отцу Сергея, плюнула в лицо:

— На, жри харкотину, сука генеральская. Потом она опустилась на рыжеватый холмик земли. Лицо перекосило, правое веко наполовину закрыло глаз. Из-под задравшейся черной юбки жалко и неприлично торчали застиранные голубые панталоны. Прямо с кладбища ее увезли на скорой: инсульт.

Пиню сожгли в крематории на Пискаревке. В закрытом гробу. Со дня смерти прошло восемь дней. И без этого-то мало интересного видеть голову, которую прострелили из «Макарова» с четырех метров. Кто видел — тот поймет.

Провожала его престарелая мать, младший брат-алкоголик и сосед по коммуналке. Да еще два бывших раллиста, товарищи по сборной. Если бы не один из них — бизнесмен в нынешней жизни, — Пиню сожгли бы по десятому разряду: в подвале, без музыки, без фальшивых речей дежурной плакальщицы. Раллист-бизнесмен быстро все просек, с кем-то договорился и занял вне всякого расписания большой зал. Тетка с профессионально-скорбным голосом рассказала присутствующим о том, какого замечательного человека, любящего сына и брата, большого спортсмена, по-настоящему отважного гонщика провожаем мы сегодня. Под звуки Шопена дешевенький гроб вздрогнул и опустился в черный провал. Мать заплакала, выронила сумку с ручками, забинтованными синей изолентой. Звякнуло стекло, потек по мраморному полу портвейн. Чтобы младший сын смог доехать с Галерной до Пискаревки, его нужно было постоянно понемногу поддерживать бормотухой.

Быстрый переход