Кольцо вокруг Котова сужалось. Но приоритеты следствия резко изменились в одно замечательное солнечное утро. Восемнадцатого августа в центре города, на перекрестке Невского и Марата, киллер расстрелял вице-губернатора Санкт-Петербурга. Убийство было дерзким и откровенным вызовом всем правоохранительным структурам, в первую очередь ФСБ.

Дело Александра Берга вынужденно как бы отошло на второй план.

«Ну что ты зацепился за эту рукопись?» — сказал Андрей сам себе. И сам себе ответил: потому что зацепила. Девяносто листов бумаги, сто восемьдесят страниц, исписанных не очень разборчивым почерком, в пластиковой прозрачной папке… Они лежали в верхнем ящике письменного стола, но даже сквозь столешницу Андрей ощущал скрытый в них заряд беды и ненависти. Да ладно, хорош себя накручивать! Мало ты этих рукописей в руках держал? В том-то и дело, что немало… Работа в агентстве сводила Обнорского с десятками абсолютно разных людей: от бомжа до губернатора, от вокзальной проститутки до проститутки с мандатом депутата Государственной Думы. Разница, кстати, не так велика, как может показаться на первый взгляд. Журналистская работа научила его быстро «просекать тему», вглядываться в человека и определять истинные мотивы его поступков. Конечно, случалось и ошибаться…

Этот странный мужик со своей рукописью Обнорского зацепил. Что-то здесь было не так. Андрей еще ничего не мог сформулировать для себя, но ощущал какой-то второй смысл… Явно выдуманная история жила своей собственной жизнью. От нее тянуло холодком некнижной реальности и ощущением подлинной беды… И та пустота, которая сквозила за кривоватой ухмылкой полуанонимного автора…

Да ну, бред какой-то! Раньше тебя, братан, на мистику бульварного толка не тянуло. Ну, рукопись… Классический криминальный жанр… Динамичный, но явно придуманный сюжет. За это Андрей мог поручиться — криминальную хронику Санкт-Петербурга он знал хорошо. Если без ложной скромности — отлично. Он знал много такого, что никогда не попадало на страницы газет и телеэкраны. Через его руки частенько проходили документы с грифом «Для служебного пользования». Иногда — «Секретно» или «Совершенно секретно».

Никакой истории, хотя бы приблизительно схожей с «гремовским делом», в Питере определенно не было. По крайней мере — в последние годы. Ну а что ж тогда? Откуда это ощущение личной причастности автора (вот, кстати, и кликуха для незнакомца — Автор) к той трагедии? К трагедии… которой не было.

Или все же была? А?

Андрей вытащил сигарету из пачки с верблюдом, закурил и решительно взялся за телефон. Девяносто листов бумаги в верхнем ящике письменного стола пахли моргом… «А побыстрей не сможешь? — спросил Автор несколько часов назад. — У меня ОБСТОЯТЕЛЬСТВА…»

…Всю неделю Обнорский сам рыл по всем возможным источникам и архивно-аналитический отдел напрягал. — Агеева, похоже, решила, что у Серегина «шифер поехал», потому что толком сформулировать то, что ему нужно было найти, он не мог. «Мне нужен случай, когда что-то случилось с заложником или заложниками из-за подлости того, у кого просили выкуп… или что-то вроде этого…» — может нормальный человек таким образом задачу ставить?

Поиски оказались безрезультатными. Ни сам Обнорский, ни архивно-аналитический отдел не смогли найти по открытым источникам ничего, что хоть как-то перекликалось бы с историей, изложенной в рукописи…

В следующий понедельник, 22 февраля, Обнорский сразу после летучки решил позвонить своему старому приятелю Никите Кудасову, начальнику пятнадцатого отдела РУОПа, но Никита, как назло, был в командировке.