Дедушка, пришедший как раз в это время на обед, разволновался не меньше бабушки:

— Если бы ты читала газеты и знала, что пишут про Голду Меир, то поняла бы, что всем Мееровичам, Мерзонам и Меерсонам надо быть тише воды и ниже травы! И у нас к счастью эта самая фамилия! Так что теперь остается только ждать!

— Что ждать? — обреченно спросила бабушка.

— Когда за нами придут, — сказал дедушка.

И тут меня осенило, снизошло вдохновение, как сказал бы я сейчас.

— Бабушка, — закричал я, — не плачь! Титовне тоже надо быть тише воды и ниже травы!

— Почему? — дедушка удивленно посмотрел на меня.

— Потому что газеты пишут не только про Голду Меир! — прокричал я и, ничего дальше не объясняя, помчался в огород.

Соседка все еще возилась на грядках и, увидев меня, демонстративно стала кидать ботву на нашу межу: сегодня она была победительницей — напугала Меерсониху!

— Титовна, — сказал я, едва удерживая дрожь от охватившего меня волнения, — а почему вас все зовут Титовной?

— Як чаму? — Титовна, совершенно не ожидавшая такого вопроса, удивленно посмотрела на меня и выкрикнула: — Таму что бацька мой Тiт!

— Все ясно, — сказал я, как любимый мой Шерлок Холмс, нашедший истину. — Выходит, вы родственница шпиона и изменника, кровавого палача Иосипа Броз Тито!

От моих слов Титовна замерла, как статуя на ВДНХ, с высоко поднятым серпом одной руке и ботвой в другой.

А я спокойно повернулся и пошел назад домой… Соседка несколько минут оторопело глядела вслед мне, а потом побежала за мной, причитая:

— Унучачак, што ты кажаш? Якая я шпiонка?

Она влетела в наш дом и заголосила, кинувшись перед бабушкой на колени:

— Меерсонiха, ты ж ведаеш нас! Якая я шпiенка? Скажы свайму унучку, што мы не ворагi! А тое ж ен, дзiця неразумнае, яшчэ у школе, каму пра гэта скажа! А бацвiнне я убяру! Зараз!

Вечером к нам зашел муж Титовны и был он напуган не меньше, чем его жена. И чтобы его успокоить, мне пришлось дать честное пионерское, что я никому ни чего не скажу.

Тогда, в пятидесятые годы, эта история казалась нам кошмаром, и долго у нас в доме еще бродили беспокойные сны. Мы подхватывались среди ночи, услышав шум проезжающей машины: не за нами ли приехал черный ворон?

А сейчас я вспоминаю ее как веселый анекдот, и мои друзья смеются, когда я им его рассказываю.

Так я впервые встретился с Политикой. В первый, но не в последний раз. С Пиросмани у меня тоже была политическая встреча, как шутил мой друг Юрась. Мне было тогда лет десять-одиннадцать, точно не помню. За хорошую работу в колхозе наш класс наградили поездкой в Москву. Разговоров было на все Краснополье.

Мой дедушка шутил:

— Давид, ты становишься большим человеком! Ты первый еврейский ребенок из Краснополья, который увидит своими глазами Кремль. И, может быть, товарища Хрущева, который дал под зад товарищу Сталину!

Хрущева я, конечно, не увидел, но неожиданно попал на выставку, которая определила мою судьбу на всю жизнь. Не знаю, по какой причине в самый последний день нашего пребывания в Москве нас, малышей, повезли на художественную выставку. Выставка размещалась в двух залах: в первом висели картины Нико Пиросмани, во втором — французского художника Анри Руссо. Наша ребячья компания почти не задержалась в первом зале, а помчалась сразу во второй рассматривать волшебные джунгли Руссо. А я остался в первом. Я сейчас даже затрудняюсь объяснить почему. Я остановился перед совсем не детской картиной «Бездетный миллионер и бедная с детьми». Я ощутил какую-то неимоверную жалость к грустно смотрящему на меня миллионеру и его жене.