— Трехочковый, — с удовлетворением объявил Баклан, в юности увлекавшийся баскетболом, и направился к стоянке, где скучала под моросящим дождиком, дожидаясь хозяина, его немолодая «девятка» престижного некогда цвета «мокрый асфальт».

И тут ему преградили дорогу. Двое в кожаных мотоциклетных куртках-«косухах» вышли из темноты за пределами отбрасываемого фонарем светового круга и остановились, красноречиво поигрывая принесенными с собой предметами. Один из этих предметов представлял собой приводную цепь от мотоцикла, другой — бейсбольную биту, которой, судя по мелким выщерблинам на толстом конце, уже довелось побывать в деле, и не раз.

Услышав за спиной шаги, Баклан быстро обернулся и увидел еще двоих, приближавшихся со стороны контейнерной площадки. Они тоже были в черных кожанках, но Баклан сомневался, что это байкеры или, скажем, поклонники тяжелого рока. Просто для страны не прошли даром уроки лихих девяностых, и нынче каждая собака знает: черная кожанка стала своеобразной униформой бандитов не потому, что это красиво или модно, а по той элементарной причине, что с нее легко, буквально в два счета смывается кровь — неважно, своя или чужая. Порвать ее тоже непросто, вот и выходит, что для рукопашной лучшей одежки не придумаешь — и легко, и удобно, и практично…

Еще четверо подтягивались справа и слева, беря жертву в кольцо. Баклан недобро усмехнулся про себя: жертва? Ну-ну. Хотите танцев — будут вам танцы. Знать бы еще, кто заказал эту музыку, а то для банального гоп-стопа народу что-то многовато, целый ансамбль песни и пляски Московского Краснознаменного военного округа…

— Вы чего, мужики? — умело имитируя легкий испуг, поинтересовался он.

— Мужики землю пашут и на зоне тапочки шьют, — ответили ему многообещающим тоном. — Сейчас мы тебя в эти тапочки обуем и в землю положим. Я ж тебя, суку, предупреждал: держи грабли при себе!

Говорил тот, что с битой, и теперь Баклан его узнал. Этого сопляка, пьяного вдребезги и обкуренного до полной потери ориентации в пространстве и времени, он три дня назад выставил из клуба — вернее сказать, выкатил пинками, поскольку в каждой руке держал еще по одному вяло брыкающемуся и извергающему скверную брань обормоту. Несвязным хором эта троица наобещала ему массу приятных вещей; он, грешным делом, об этих обещаниях забыл, поскольку не верил, что хотя бы один из троих сумеет наутро припомнить, где был и что делал. Как теперь выяснялось, он ошибся: ребятки оказались не только памятливыми и мстительными, но и чертовски упорными, раз ухитрились его выследить.

— Не надо, пацаны, — попросил он. — Зачем?

— Сейчас объясню, — пообещал владелец биты.

Ободренный трусливым тоном Баклана, он совершил грубую тактическую ошибку, шагнув вперед и замахнувшись раньше, чем его приятели успели приблизиться с флангов и тыла, чтобы замкнуть кольцо. Особого значения это не имело, разве что у Баклана появился небольшой запас времени, позволявший действовать без спешки, обдуманно и аккуратно — так, чтобы никого не покалечить или, упаси бог, не убить совсем. Милицию вызвать никто из обитателей окрестных домов, конечно, не отважится, не говоря уже о том, чтобы выйти и вмешаться в драку восемь на одного. Потом, когда на грязном асфальте найдут измордованное тело, они только руками разведут: да, вроде личность знакомая, из нашего подъезда, а вот кто его так отделал — извините, не видели. Спали, были на работе, телевизор смотрели… Зато, если найденное на стоянке тело будет принадлежать кому-то из нападавших, среди опрашиваемых милицией граждан непременно отыщется нибудь сука, которая укажет прямо на Баклана: вот этот, из триста восьмидесятой, его работа. Вяжите его, ребятки! Да и потом, к чему брать на душу лишний грех? Их у него и так предостаточно…

Баклан слегка посторонился, пропустив мимо себя тяжелую биту, а потом, когда мощная инерция этого спортивного снаряда заставила нападавшего повернуться к нему боком, коротко и точно ударил его ногой по почкам.