Задняя дверца «уазика» приоткрылась.

— Давай, чего ты? — отчетливо послышалось оттуда.

Молодой человек в последний раз неуверенно оглянулся и вынул из кармана руку, в которой блеснул вороненым металлом пистолет. В морозном, искрящемся подсвеченной солнцем снежной пылью воздухе раскатисто хлопнул выстрел. Камышев пошатнулся, но остался стоять, с болезненным недоумением глядя снизу вверх на стрелка, которого, казалось, только теперь заметил. Издав странный, сдавленный звук, подозрительно похожий на панический визг, долговязый выстрелил снова и продолжал давить на спусковой крючок, пока затвор «Макарова» не застрял в крайнем заднем положении, сигнализируя о том, что обойма опустела.

Камышев мягко опустился на колени в разрытый, развороченный снег, два раза качнулся, пытаясь удержать равновесие, и все так же мягко повалился лицом вниз. Долговязый попятился, не сводя с убитого глаз и по-прежнему держа его под прицелом разряженного, ходящего ходуном пистолета, нащупал у себя за спиной дверную ручку и неловко, задом, забрался в воняющее сапожным кремом и табачищем тепло автомобильного салона.

Сидевший рядом с водителем человек в форме старшего лейтенанта полиции выключил и зачехлил небольшую цифровую видеокамеру.

— Это что? — только теперь заметив камеру, растерянно спросил долговязый. — Это зачем?

— Затем, — ответил расположившийся слева от него на заднем сиденье подполковник Сарайкин. Рука в кожаной перчатке аккуратно вынула из трясущихся пальцев долговязого пистолет и, держа за ствол, аккуратно опустила в полиэтиленовый пакет для вещественных доказательств. — Затем, Зуда, что ты мне надоел. Или, выражаясь твоим языком, задолбал по самое некуда. За-дол-бал! Ясно?

— Но вы же говорили… обещали… что услуга за услугу…

— Правильно, обещал, — не стал отрицать Сарайкин. — А ты мне сколько раз обещал завязать с гоп-стопом? Вот теперь мы оба с тобой свои обещания и выполним — сначала ты, потому что первый начал обещать, а потом я. Ты завяжешь, а я эту запись и пистолетик с твоими пальчиками спрячу подальше — туда, где никто не найдет. Там они и будут лежать — ровненько до тех пор, пока тебе опять не вздумается пошалить. Решать, конечно, тебе, но поимей в виду: как только услышу, что ты со своей гоп-компанией опять за старое взялся, дам делу законный ход. А от мокрухи с такими доказательствами тебя не только дядя-мэр — сам губернатор не отмажет. Ты хоть понимаешь, кого убил? Это ж герой, генерал ФСБ! Знаешь, как такие деяния уголовный кодекс квалифицирует? Терроризм! А это, дружок, пожизненным попахивает.

— Да вы… Да вы охренели, что ли?! — не найдя других слов, вяло вскинулся Зуда.

— А знаешь, — после непродолжительной паузы, в течение которой задумчиво, как какую-то невидаль, разглядывал свежеиспеченного террориста, сказал Сарайкин, — я, наверное, и впрямь погорячился. Пистолет — это ладно, пусть лежит до поры до времени. А вот кино с тобой в главной роли я, пожалуй, кое-кому покажу — копию, конечно. Оригинал, сам понимаешь, дорог мне как память. Покажу я его, к примеру сказать, нашему губернатору… А? Чем плохо? Ну, вот хоть ты, — толкнул он в плечо сидящего рядом с водителем старлея, — скажи, разве плохо звучит: начальник областного управления внутренних дел генерал-майор Сарайкин?

— Нормально звучит, — согласился старлей. — Солидно. Солиднее, по крайней мере, чем подполковник.

— А подполковник — солиднее, чем старший лейтенант, — продолжил смысловой ряд Сарайкин. — Подполковник Ветлугин — чем плохо? И капитан Мазин, — добавил он специально для водителя, на погонах которого сиротливо поблескивали облупившейся позолотой одинокие звездочки младшего лейтенанта.