Далее в письме излагалась мысль о том, что было бы неплохо, если бы Марианна, по возможности, сразу после выпуска из колледжа приехала к ней погостить, а заодно и попробовала себя в роли хозяйки будущей собственности. Это позволило бы заранее определиться им обоим, что произойдет с этой собственностью в случае «нежелательных последствий» после операции. Будет ли племянница ею заниматься, или просто продаст? Вопрос животрепещущий, ибо тетушке, конечно, хотелось бы, чтобы имущество, в которое она вложила столько труда за всю свою жизнь, использовалось «в натуре», в рамках развития внутрикланового предпринимательства, а не пошло с молотка чужим людям в случае ее кончины.

– Да, жаль Дороти, – скорбно вздохнула мать. – Не повезло ей в жизни, не сложилось. Родственников «первой линии» у нее, действительно, не осталось. Муж, Питер, рядовой ирландского королевского полка фузилеров, дважды тяжело раненный во время Второй мировой войны, не дожил даже до пятидесяти. Из ее двоих сыновей один эмигрировал в США, где после службы в армии стал полицейским по старой традиции. Ты же знаешь, ирландцы в США или в полицию идут, или в банду. Бывает, в одной семье есть представители обеих профессий. К сожалению, промысел и в том, и в другом случае довольно опасный. Так что ее сын недолго пробыл живым полицейским. Скончался от крупнокалиберной пули, пущенной каким-то чернокожим из Чикаго. Второй сын связался с Ирландской республиканской армией и погиб в стычке с оранжистами где-то в Ольстере. Единственное утешение для матери, что хотя бы погиб за правое дело.

Так что теперь она совсем одна. Есть у нее, правда, на примете один адвокат, тоже вдовец, ее ровесник. В письме она о нем не пишет. Я уж ей говорила, забудь Питера. Его все равно с того света не вернешь. Подумай о себе и о своем будущем. Не ставь на себе крест. Хороший, солидный человек, с хорошей профессией и неплохим доходом. Причем сам предлагает ей вступить в брак. Что в этом плохого, не пойму? У него, кстати, единственный сын тоже в Америку уехал. А Дороти все чего-то колеблется, все думает.

Не знаю, как насчет ее предложения с пансионатом, но, по моему мнению, съездить к ней не помешает. Разобраться на месте, как и что. Помочь ей на время лечения, а там видно будет. Ты ведь давненько ее не навещала. Может быть, и я смогу подъехать хотя бы на несколько дней. Лучше бы еще до операции успеть повидаться, подбодрить сестру, поддержать морально. Если, конечно, придумаю, как организовать присмотр за детьми на это время. Не хочется их с собой тащить. Вообще то, откровенно говоря, я надеюсь на то, что проблема как-нибудь сама решится. И на благополучный исход операции, естественно. А что ты думаешь по этому поводу?

Да, подумала Марианна, в этом-то и есть основная загвоздка. Что же думает сама мисс О'Нил, своей собственной головой, переполненной нужными, не очень нужными и совсем бесполезными знаниями, набитыми в нее за время учебы в школе и в колледже? И практически уже с дипломом о высшем образовании в кармане. Вопрос не простой и весьма деликатный. И, возможно, с далеко идущими последствиями. Что делать, как быть в этой весьма запутанной, щекотливой ситуации? И во что это может вылиться, в конечном счете, в ближайшей и отдаленной перспективе? Сейчас трудно предугадать. Практически невозможно.

Всю ночь она почти не спала, и днем в колледже на занятиях, и по дороге домой думала об этом. Но никак не могла состыковать различные варианты решений. То одно не клеилось, то другое. Слишком много разноплановых факторов приходилось брать на учет. Даже голова разболелась от столь тяжелой умственной работы по житейской проблематике. Просто досадно и обидно. Это ведь не экзамен сдавать по отечественной истории или по основам неофрейдизма. Остается положиться на мудрую волю родителей, на их здравый смысл и житейский опыт. Может быть, даже на предопределенность судьбы. Господь там, наверху, как-нибудь сам определит ее участь, отделит зерна от плевел, чистых от нечистых, и своевременно подаст какой-нибудь понятный только ей знак свыше.