Колокола звонили над всем городом, дальние колокола, ближние колокола, колокола печальные, колокола старые, колокола новые — все они сзывали венецианцев на воскресную мессу. Месса, подумал Пауэрскорт. Может быть, поездка Грешема как-то связана с мессой? Но еще не успев углубиться в эту мысль, он понял, что заблудился. Запутанная топография Венеции в который раз обманула его. Сохранить в этом городе чувство направления попросту невозможно, вспомнил Пауэрскорт, — ты думаешь, что наконец добрался до порта, а попадаешь на совершенно сухопутную маленькую площадь; рассчитываешь увидеть железнодорожный вокзал, а видишь собор Святого Марка, собственной персоной. Месса. Венецианцы стекались к утренней службе. Некоторые несли цветы. Старухи несли цветы, бабушки, согнувшиеся под их тяжестью почти в три погибели. Откуда здесь столько цветов? — дивился Пауэрскорт. Скорее всего, они крадут и их, как украли тех львов, — рано утром пиратские флотилии отплывают к материку, чтобы пограбить там всласть.

И тут он понял. Старухи несли цветы не на мессу — на кладбище. У мессы они, скорее всего, уже побывали — у ранней мессы, устраиваемой специально для скорбящих. Если он последует за ними, то выйдет к пристани, от которой лодки отплывают к венецианскому «Острову мертвых», Сан-Микеле на Изоле, кладбищу, со всех сторон окруженному водой, — поверхность острова целиком покрыта надгробиями, гробницами и вычурными итальянскими изваяниями. Как раз такое место, которое с удовольствием посетила бы на досуге королева Виктория, подумал Пауэрскорт, — еще бы, куда ни глянь, одни только мертвые.

Он терпеливо следовал за вереницей старух, совершавшей извилистый путь по лабиринту проходов и темных улочек, приближаясь к Фоундаменте Нуове.

«Мы сбиваемся с пути Твоего и блуждаем, подобно овцам пропавшим, — вспомнил Пауэрскорт высокий и ясный голос священника своей церкви в Роуксли. — Слишком часто следуем мы помыслам и желаниям сердец наших… Помилуй же, Господи, тех, кто осознал проступки свои». Должно исповедоваться в грехах своих, прежде чем ты причастишься таинств.

Они добрались до берега. Два баркаса стояли здесь, готовые отправиться со скорбящими в недолгий путь к Сан-Микеле.

Исповедь. Вот в чем все дело. Если ты не исповедовался в грехах своих, ты не вправе причаститься тела и крови Христовых. А если ты несешь ответственность за тело и кровь принца Эдди, тебе есть в чем исповедоваться. Возможно, он ищет место для исповеди. Возможно, путешествие в Рим завершится в исповедальне.

Старухи грузились на борт, продолжая крепко прижимать цветы к груди, баркас медленно покачивался на воде. За ним виднелся другой — темный, похоронный, с облаченной только в черное командой, — уже медленно подвигавшийся к печальному острову. Утро на Сан-Микеле нынче выдастся оживленное.

Теперь он услышал пение, гимн, изливавшийся из роскошного дворца — рококошного шедевра. Иезуиты, думал Пауэрскорт. Быть может, лорду Грешему требуются для исповеди иезуиты, чья ученость и казуистичность способны предложить ему некую разновидность отпущения грехов.

Пауэрскорт заблудился. Проклятие, подумал он, взглянув на часы. Я же должен через полчаса быть на ленче в «Флорианс». Проклятие! Где этот чертов «Флорианс»? Куда он запропастился? Где площадь Святого Марка?

Он решительно взлетел на мост, но, дойдя примерно до середины его, остановился и огляделся. Звон колоколов разливался над улицами, однако с какой колокольни, он сказать не мог.