Изменить размер шрифта - +
Но каждая из пяти марсианских республик имела своеобразный надзорный орган, что-то вроде Верховного Суда, избираемый исключительно стариками. Долгожители в чём-то превосходили, но в чём-то и уступали взрослым, точно так же, как те по отношению к детям. Сильнее, сдержаннее, свободнее и в то же время более ограниченны.

Но я не мог разобраться, не только для Ины, но и для самого себя, во всех кодах и тотемах марсианской медицинской технологии. Антропологи годами рылись в архивах Вана, пока эту работу не запретили.

— А сейчас мы владеем той же технологией, — сказала Ина.

— Некоторые из нас. Надеясь, что в конце концов все овладеют.

— Только сумеем ли мы её настолько же умно употребить…

— Почему нет? Марсиане смогли, а ведь они такие же люди, как и мы.

— Да, конечно, я понимаю, что это в пределах возможного. Но… как вы думаете, Тайлер, осуществимо ли это в действительности?

Я посмотрел на Эна. Он всё ещё спал. Вероятно, ему что-то снилось, глаза под закрытыми веками двигались, как рыба под водной пеленой. Ноздри парня раздувались, тряска машины укачивала его.

— Только не на этой планете.

 

За десять миль до Бикук-Тингги Ниджон вдруг заколотил по перегородке. Условный сигнал: впереди полицейский контроль. Машина замедлила ход. Ина встала, нацепила на физиономию Эна ярко-жёлтую кислородную маску. Проснувшийся Эн почему-то больше не проявлял энтузиазма, выглядел робким, испуганным. Сама Ина надела марлевую повязку.

— Живо! — поторопила она меня.

И я полез в проклятый сундук. Крышка опустилась на клинья, позволив мне хоть как-то дышать, четверть дюйма между мною и асфиксией.

— И — ни гугу! — добавила Ина мне, Эну или обоим.

Я затаился во тьме.

Поползли минуты. До меня доносились чьи-то голоса, плохо различимые, да к тому же на чужом языке. Два голоса: Ниджона и ещё чей-то, тонкий, раздражённый. Голос полицейского.

«Они победили смерть», — сказала Ина.

Как же, держи карман шире, — подумал я.

Железная кастрюля, в которой я оказался, быстро нагревалась, как будто её поставили на огонь. Пот тёк по физиономии, струился по телу, пропитал рубаху, разъедал глаза. Я слышал своё дыхание. Казалось, что его только глухой не услышит.

Ниджон почтительно бормотал что-то представителю права и порядка, поганый коп гавкал раздражённо, как будто ему под хвост засунули вывернутый наизнанку стручок жгучего перца.

— Тише-тише-тише, — заклинающе прошипела Ина, на этот раз явно мне… Но нет, Эн нервно колотил кулачками по трубчатому основанию своего ложа, слишком энергично для жертвы СПАССА. Сквозь щель я различил кончики пальцев Ины.

Загремели задние двери машины, я тут же учуял вонь бензина, автомобильного выхлопа и перегретой солнцем придорожной растительности. Глаз ощутил наружный свет и мелькание теней, не то Ниджона и полисмена, не то деревьев и облаков.

Теперь полицейский так же раздражённо требовал что-то от Ины. Компот из полицейской раздражённости, наглости и занудства безмерно меня разозлил. Я представил себе Инну и Эна, приниженных или притворяющихся приниженными в присутствии грубой силы, вооружённого копа и всего, что он представлял. Ибу Ина сказала что-то коротко, но сурово на местном языке. Очевидно, упоминала СПАССА. Она тоже представляла власть, только иного порядка, власть сил природы; тоже могла внушить страх, не меньший, чем страх перед полицией и оружием.

Полицейский потребовал предъявить бумаги или вылезать и предоставить машину для обыска. Ина парировала срочностью случая, снова сослалась на болезнь.

Меня подмывало встать на защиту Ины и Эна, сдаться прежде, чем власть употребит силу. Или драться.

Быстрый переход