|
Этим организмам предстояла работа по оживлению марсианской почвы, по высвобождению газов и водяных паров из согреваемой стареющим Солнцем поверхности Марса. За ними должны были последовать сине-зелёные водоросли, простые фотосинтезаторы и наконец более сложные формы, способные использовать условия, созданные бактериями первых запусков. Конечно, Марс, в лучшем случае, превратится в пустыню с редкими нестабильными озёрами, но и этого достаточно, чтобы создать прибежище для людей вне обречённой Земли, создать место, где человеческие существа смогут жить, миллионы лет на каждый наш год. Где наши марсианские потомки смогут использовать время для решения загадок, к которым мы не знаем как подступиться.
Где мы построим — или где эволюция построит для нас — выживший вид. — Даже не верится, что всё это можно сделать… — Да, элемент «если» присутствует. — И даже если всё удастся, решит ли это проблему… — А что делать? Это акт телеологического отчаяния, в конце концов. Ты совершенно прав. Хотя об этом лучше и помалкивать. Кроме того, на нашей стороне могучий фактор. — Понимаю. Время, — уверенно заявил я и промазал. — Нет. Время — полезный рычаг. Но активный ингредиент — жизнь. Жизнь в общем, абстрактном смысле. Размножение, эволюционное развитие, усложнение, разветвление… Жизнь стремится заполнить трещины, срастить разрывы, стремится к выживанию самыми неожиданными способами. Я в неё верю. Она крепка, упряма. Спасёт ли она нас? Не знаю. Но вероятность не слишком мала. — Он улыбнулся. — Конечно, если бы ты представлял бюджетный комитет Конгресса, я бы убеждал тебя с куда большим энтузиазмом. Он вручил мне «дротик». На удивление лёгкий, не тяжелее, чем бейсбольный мячик Главной лиги. Я попытался представить, как сотни таких штуковин сыплются из безоблачного неба Марса на его пустынную поверхность, заражая её судьбой человеческой. Что бы эта судьба ни предвещала.
И-Ди Лоутон посетил флоридский компаунд весной следующего года. Его появление совпало с обострением болезни Джейсона. До этого симптомы постепенно исчезали, угасали. Когда Джейс пришёл ко мне в предыдущем году, он описал своё состояние сдержанно, но методично и подробно. Приступы слабости, кратковременное онемение верхних и нижних конечностей, помутнение зрения, головокружения — вплоть до почти полной потери самоконтроля. Об инвалидности речь не шла, но приступы такие учащались. Я ему сказал, что все эти симптомы могут вызываться самыми разными причинами, хотя он знал не хуже меня, что источник зла следует, скорее всего, искать в неврологии. Оба мы ощутили немалое облегчение, когда анализы крови показали рассеянный склероз. С выпуском десять лет назад химического склеростатина рассеянный склероз стал заболеванием излечимым или, по крайней мере, сдерживаемым. Одним из немногих парадоксов «Спина» стало совпадение с ним во времени множества прорывов в медицине, связанных, в основном, с исследованиями в области протеинологии. Если наше — моё и Джейсона — поколение и обречено на гибель, то, во всяком случае, не от рассеянного склероза, а также не от болезни Паркинсона, диабета, рака лёгких, артериосклероза, болезни Альцгеймера. Последнему поколению индустриального мира предстояло погибнуть здоровеньким. Конечно, на практике не обходилось без подводных камней. До пяти процентов случаев выявленного рассеянного склероза отказывалось реагировать на склеростатин и на любую иную терапию. Врачи относили эти случаи к «полирезистентным» и поговаривали, что надо бы выделить их в отдельную болезнь той же симптомологии. Но лечение Джейсона в начальной фазе протекало по классическим канонам. Я прописал ему минимальную дневную дозу тремекса, и болезнь отступила именно так, как и полагалось в типичном случае. |
