К тому же он был далеко не дурак выпить. Порой он выпивал ради чистого удовольствия, доставляемого алкоголем; куда чаще ради осязаемой выгоды ему приходилось пить с коллегами, людьми из СС. Мало кто мог сравниться с ним в умении сохранять ясную голову во время возлияний. И опять‑таки это качество – в узком понимании моральных достоинств – не могло служить оправданием его склонности к кутежам. И хотя заслуги герра Шиндлера получили документальное подтверждение, нельзя не сказать о некоторой двойственности его натуры, которая помогла ему существовать или, по крайней мере, иметь дело с продажной и чудовищной системой, заполнившей Европу концентрационными лагерями, в каждом из которых в той или иной мере торжествовала бесчеловечность, превратившая один из народов – о нем предпочитали умалчивать – в нацию узников. Таким образом, может быть, лучше всего ограничиться намеком на столь странные добродетели герра Шиндлера и перейти к повествованию о местах и людях, в общении с которыми они и проявлялись.

Добравшись до конца улицы Страшевского, машина проехала мимо черной громады Вавельского замка, из которого высокочтимый юрист национал‑социалистической партии Ганс Франк правил генерал‑губернаторством Польши. Как и полагалось замку, в котором обитал дух зла, в нем не было ни проблеска света. Ни герр Шиндлер, ни его водитель старались не глядеть на его твердыню, когда машина повернула на юго‑запад, в сторону реки. На мосту в Подгоже, перекинутом через замерзшую Вислу, охрана, которая была обязана препятствовать проникновению в город партизан и других саботажников, остановив машину, потребовала от водителя Passierschein.  Герр Шиндлер часто проезжал через этот пропускной пункт, перемещаясь то со своего предприятия (на территории которого у него тоже были апартаменты) в город по делам, или же из своей квартиры на Страшевского на заводы в предместье Заблоче. Привыкнув встречаться с ним после наступления темноты, охрана пропускала его без особых формальностей, зная, что так или иначе пассажир машины направляется то на обед, то на прием, а то и к себе в спальню; а может, вот как сегодня вечером, за десять километров от города в концентрационный лагерь в Плачуве, где его ждал обед с гауптштурмфюрером СС Амоном Гетом, высокопоставленным сластолюбцем. Поскольку герр Шиндлер пользовался репутацией щедрого дарителя горячительных напитков под Рождество, его машина без особых задержек была пропущена в пригород Подгоже.

Не подлежит сомнению, что на этом этапе своего существования, несмотря на свою любовь к хорошему столу и выдержанному вину, герр Шиндлер воспринимал сегодняшний обед у коменданта Гета скорее с омерзением, чем с предвкушением. Не было случая, когда необходимость сидеть и пить с Амоном вызывала у него иные чувства, кроме тягостных и неприятных. Тем не менее, отрицательные эмоции герр Шиндлера носили этакий пикантный оттенок – возбуждение от предвкушаемого омерзения было как бы сродни средневековым мистериям, то есть, эти эмоции, можно сказать, больше подхлестывали Шиндлера, нежели обессиливали его.

Расположившись в салоне «Адлера», обтянутого черной кожей, герр Шиндлер ехал вдоль трамвайных путей, которые с недавнего времени обозначали границу еврейского гетто и, как всегда, непрерывно курил. Но таким образом он обретал спокойствие. Нет, манеры его не страдали напряженностью; он всегда отличался изысканностью поведения и неизменно давал понять, что вслед за бутылкой хорошего коньяка приходит черед дорогой сигареты. И только он мог понять, приносит ли ему облегчение глоток из фляжки, к которой он прикладывался, проезжая по вымершей почерневшей местности и видя, как по дороге на Львов тянется череда теплушек для скота, в которых могли быть солдаты или заключенные, или даже – хоть в это было трудно поверить – коровы.

Оказавшись в пригороде, километрах в десяти от центра города, «Адлер» повернул направо, на улочку, которая по иронии судьбы носила название Иерусалимской.