Тилорн кивнул и, отвернувшись от Ваниваки, уставился на садящееся в море солнце, словно спрашивая у него совета.

— Ты знаешь, что вот уже полгода я живу в доме Маути. Что будет с ней, когда мы уплывем на Тин-Тонгру? — спросил он немного погодя потерявшим звучность голосом.

— Свадьбы не было. Маути тебе не жена. Ты можешь уйти без ее согласия или, если она захочет, взять ее с собой, — ответил юноша, чуть заметно пожав плечами. — Дом ее после твоего ухода не обеднеет, а женщине, жившей с колдуном, легче найти себе мужа, чем безродной девице.

— Хорошо, — согласился Тилорн, помолчав. — Я готов плыть с тобой на Тин-Тонгру и сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти Вихауви.

2

Покопавшись полдня на огороде, Маути дождалась отлива и, прихватив с собой полную бамбуковую трубочку в три локтя длиной и плетеную корзинку, отправилась на южный берег острова. Здесь, за огородами, разбитыми позади поселка, было лучшее место для ловли спрутов, обитавших под обнажавшимися в отлив плоскими серыми валунами.

Скинув плетенный из травы передник, Маути, оставшись в чем мать родила, вошла в воду и побрела между камнями, поросшими длинными, похожими на спутанные космы водорослями, терпеливо тыкая трубочкой во все щели и пещерки, где, по ее мнению, могли ютиться спруты. В отличие от других женщин поселка, она нисколько не боялась этих пугливых тварей, блюда из которых считались изысканным лакомством на ее родном острове. В охоте на осьминогов девушка достигла большого мастерства, а сегодня ей еще и повезло — вскоре она ощутила, как конец трубочки вошел во что-то мягкое, словно прилип к чему-то. Маути подергала трубочку и, уверившись, что спрут легонько тянет на себя, достала из корзины флакончик из обожженной глины. Откупорила зубами и вылила треть содержимого в трубку — спруты не выносят, когда в глаза им попадает винный уксус.

Сначала осьминог отпустил трубочку, потом из расщелины показалось одно щупальце, за ним второе, третье… Маути склонилась к воде, и когда спрут вынырнул из расщелины, ухватила его за туловище. Хитроумная тварь выпустила в воду черное облако; длинные, сужающиеся к концам щупальца обвили левую руку девушки до самого плеча, вцепились в корзинку. Маути несколько мгновений пристально вглядывалась в бугристую извивающуюся массу, а затем прокусила хрящеватое темечко спрута. Оторвала от себя разом ослабевшие присоски, успевшие оставить на руке десятки красных кружочков, и, бросив обмякшего головоногого в корзину, двинулась к берегу.

Выйдя на сушу, она принялась шваркать со всего размаху осьминога о камни — лучший способ сделать его мясо мягким, и, надев передник, отправилась домой.

Хижина Маути, сплетенная пять лет назад ее отцом из вымоченных в морской воде прутьев чика-чика и крытая пальмовыми листьями, внешне напоминала остальные дома поселка. Разница была лишь в размерах: хижина предназначалась для одной семьи, в то время как в длинных домах мекамбо жило от пяти до пятнадцати семей, входивших в род.

Девушка разгребла в очаге золу, раздула уголья и поставила на огонь горшок с водой, с гордостью подумав, что ее посуда безусловно самая красивая в поселке. И самое поразительное, сделана эта посуда руками мужчины. Ее мужчины, мужчины, которого полгода назад она ввела в свой дом.

Впервые увидев Тилорна, Маути испытала что-то похожее на отвращение — мужчина с белым цветом кожи, с пепельными волосами — это же ни на что не похоже! Она и прежде слыхала о том, что существуют белокожие люди, но видеть их ей раньше не приходилось, и, как сказала тогда Маути своей подруге Баули — дочери вождя ра-Вауки, — она не много потеряла.