— Но уверенности у вас не было?

Филип перевел на Лидию взгляд своих ясных глаз, приводивших ее в замешательство:

— Нет. Честно говоря, не было. У меня было ощущение, что я заполучил ее только потому, что она была кем-то отвергнута, — так сказать, рикошетом.

— То есть чтобы досадить кому-то?

— Да, временами она была рассеянна, как бы отсутствовала.

— Мужчина, звонивший ей вчера вечером, и был тот самый, кто ее отверг и кому она хотела досадить?

— Как я могу сказать? Мы ведь не знаем, кто ей звонил.

— Ну ладно, некий гипотетический персонаж. Если хотите знать, Аврора вчера слишком много выпила.

Филип скорчил гримасу:

— Вы мне напомнили. Меня тоже мучает жажда. Давайте выпьем где-нибудь по рюмочке.

— А вы не считаете, что следовало бы вернуться к нам домой? Если Аврора появилась…

— Если Аврора возвратилась после ее вчерашней ночной прогулки, она может немножко подождать нашего возвращения. Как по-вашему?

— Ах, бедный Филип! — невольно вырвалось у Лидии, после чего — поскольку его раздражение было направлено не против нее, а против кого-то другого, а также потому, что Лидия вообще частенько плакала, — она вдруг почувствовала, как слезы заволокли ее глаза и заструились по щекам.

— Правильнее, наверное, было бы сказать «бедная Лидия», — заметил Филип. — Слезы полагалось бы проливать мне, а не вам.

— Просто дело в том… а вдруг с ней что-то случилось. Нам не следует останавливаться на предположении, что она сбежала с другим мужчиной. Мне показалось, она испугалась или, во всяком случае, расстроилась, когда я рассказала ей, что кто-то побывал в ее квартире.

— Ничего с ней не случилось, — отрезал Филип. — Она умеет за себя постоять. Вот увидите. Пойдемте выпьем по рюмочке.

Однако, очутившись в баре «Уитшифа», Лидия почувствовала, что вот-вот снова расплачется. Если для Авроры Филип был «эрзацем», заместителем кого-то другого, то она сейчас была тем же самым — заместительницей — для Филипа. И сознавать это было совсем не весело. Ибо она с ужасом поняла, что с ней происходит, точнее, начало происходить еще вчера, с первой же минуты, когда они встретились на станции Ватерлоо. Она влюбляется, вернее — влюбилась в него. А можно ли себе представить что-нибудь более безнадежное, чем влюбиться в мужчину, в сознании которого нет места ни для чего иного, кроме прелестного лица Авроры?

Но вот от Авроры пришло письмо, как-то сразу разрядившее напряжение в доме, вся жизнь которого была нарушена. Оно и понятно: Миллисент то впадала в истерику, то доходила до состояния коллапса, Джефри кипел от негодования, хотя и не высказывал его вслух, а в комнате Авроры обитали только брошенные ею бессловесные вещи.

Письмо доставили на следующее утро, после того как флегматичный сержант полиции позвонил, что не обнаружил никаких следов молодой женщины в вечернем платье и полиция не нашла неопознанной жертвы какого-либо нападения. Письмо подтверждало все, что предсказывала Лидия, и все то, о чем Филип с горечью догадался.

Адресовано оно было Лидии и, судя по штемпелю, отправлено из Лондона. В нем говорилось:

«Лидия, дорогая моя!

Мне слишком стыдно писать Филипу или Миллисент. Я, конечно, подлюга. Но Филип знает, что я по-настоящему никогда его не любила. Любила я другого, но думала, что с ним у меня ничего не получится. Оказалось, однако, что все-таки получится. Он приехал за мной вчера, и я просто ушла с ним, потому что у меня не хватило мужества вернуться домой и рассказать вам. Не думаю, что Миллисент и Джефри меня простят, но надеюсь, что Филип простит.