— Может, хватит мечтать о том, как ты будешь пожирать трупы несчастных животных и лапать непотребных женщин! — Старец прервал радужные мечты Конана. — Клянусь Асурой, иногда я впадаю в искушение обломать палку о спину молодого осла вроде тебя.

Представив, как сухонький старичок, едва доходивший варвару до середины груди, прыгает вокруг него, словно задиристый воробей, и пытается отходить палкой, киммериец расхохотался. Вендиец сначала сердито сверкал глазами, пытаясь придать себе грозный вид, а потом и сам захихикал, как проказливый мальчишка.

— Ох, мудрейший, — простонал Конан, утирая слезы, — а ты, оказывается, и кричать умеешь! Как наскочил на меня, а! Знаешь, тебе тоже не суждено стать голубем в следующей жизни — ты будешь бойцовым петухом.

— Увы, все мы рабы своих слабостей, — вздохнул вендиец, но в глазах его продолжали вспыхивать искры смеха, а губы невольно кривились в улыбке.

— Сознайся, — не отставал варвар, — и ты в молодости был горяч.

— Чего скрывать, порядочный был олух. Упрямый, как буйвол. Наверно, боги что-то напутали. Мне бы родиться в семье воина, а не жреца. У нас судьба человека предопределена: сын идет дорогой отцов и дедов. Еще мальчишкой меня отдали в учение, а я, вместо того чтобы зазубривать священные гимны и прислуживать наставнику, удирал в лес и часами предавался дурацким мечтам: вот я лечу на боевой колеснице, затмевая всех блеском славы, и красавицы тайком вздыхают обо мне. Да мало ли о чем может грезить безмозглый сопляк… Иногда я даже завидовал обезьянам, которые свободно носятся по лесу, перелетая с дерева на дерево.

— А что было потом?

— Учитель пожаловался отцу.

— И тот вздул тебя хорошенько?

— Нет, пригрозил, что, если я не возьмусь за ум, отречется от меня и выгонит из дома, так что я стану неприкасаемым и все будут избегать меня, как прокаженного. Однако как ловко ты спутал мои мысли и заставил забыть о главном! Как ни горько мне это сознавать, из тебя выйдет изрядный пройдоха и искусный вор. Если только проклятая сталь не погубит тебя раньше…

— Ну вот, опять ты за свое!

— Эх, сын мой, ты юн и глуп и не видишь опасности, пока она не возникнет перед самым твоим носом. Говорю тебе, Зло спит до поры, но если оно проснется…

— …Я возьму над ним верх, как уже бывало.

— И зачем только я свернул с дороги и поспешил к тебе на помощь! Почему я помешал дракону избавить мир от заносчивого мальчишки, от этой горы мяса с умом младенца?

— Не потому ли, что ты любопытен не в меру и любишь совать нос в чужие дела? Не помешай ты мне, я бы и сам выпустил кишки из этой ящерицы и освежевал ее. Представь, какой щит можно было сделать из ее каменной шкуры. Ни одна стрела, ни один клинок не пробил бы его!

— Если бы я не вмешался, эта «ящерица» сейчас бы мирно ужинала тем, что осталось от глупого варвара, похрустывая косточками.

— Если бы не ты, я бы сейчас обгладывал ее косточки, вместо того чтобы давиться всякой пакостью, которую ты называешь едой.

Старик презрительно поджал губы, всем своим видом показывая, что не намерен больше опускаться до пререканий с мальчишкой. И Конан почувствовал, что зарвался. Честно говоря вендиец был недалек от истины: он появился как раз вовремя, выручил его, Конана, из беды, врачевал его раны, разделил с ним пищу, а взамен только наслушался дерзостей.