— Это женщина Воздуха, — сказал Ульфиус. — Она тоже рабыня ожерелья. Только ей ведомы нежнейшие убаюкивающие ласки, каких не испытывал ни один смертный. Она может пробудить мужскую силу даже в том, кто уже давно забыл, что такое любовные утехи.

Конан молча смотрел. Казалось, у него язык прилип к гортани. Его изумлению не было предела, а желание, овладевшее им, когда он сидел у костра, теперь жгло так сильно, что киммериец уже не мог думать ни о чем другом. Офирец истолковал молчание гостя по-своему и снял с нити ожерелья следующий камень. Это был прозрачный аквамарин. Очередное заклинание вызвало к жизни очаровательную девушку с ослепительно белой кожей и зелеными волосами. В звуках музыки, под которую она исполняла плавный медленный танец, слышалось журчание ручья, а сама танцовщица представлялась зачарованному зрителю глотком живительной влаги. Замерев одновременно с последней нотой, девушка отвесила глубокий поклон и вновь обернулась голубым камнем.

— Это женщина Воды. Тот, кто познал ее любовь, никогда не будет утомленным и измученным, ибо она, отдавая себя, отдает и свои силы, при этом не теряя их.

У Конана перехватило дыхание. Ноздри его трепетали, острое желание волнами прокатывалось по телу, бросая то в жар, то в холод. Варвар никогда еще не видел столь прекрасных женщин, за возможность обладать ими он готов был заплатить любую цену. Ульфиус наконец-то правильно понял напряженное молчание гостя и, возликовав в душе, сдернул с нитки следующий камень. Черный алмаз поражал великолепием. Офирец дрожавшим от волнения голосом произносил совершенно непонятные киммерийцу слова, и алмаз постепенно окутывался туманом, сначала легким, белесым, затем все более и более густым. Потом туман исчез, сразу, словно его вовсе и не было, и Конан увидел женщину, каких ему еще никогда не приходилось встречать: высокую, крутобедрую, с упругой пышной грудью и очень тонкой талией. Но не это поразило варвара. Кожа красавицы была темно-коричневой, блестела, словно смазанная маслом, и вместе с тем казалась бархатной. Танца, который она исполняла, Конан не видел и пришел в себя, только услышав визгливый фальцет гостеприимного хозяина:

— Это женщина Земли. Она тоже рабыня ожерелья. Но она отличается от тех, кого ты уже видел, ибо никому не дарит свою любовь. Ее ласки надо заслужить. Она будет преданной лишь настоящему герою, храброму, честному, решительному.

Варвар шумно сглотнул и попытался заговорить, но из его горла вырвался только сдавленный хрип. Прокашлявшись, киммериец все же сумел выдавить из себя:

— Чего ты хочешь за них?

— Погоди, — усмехнулся Ульфиус, стараясь продлить удовольствие от победы. — В ожерелье есть еще камни. Не хочешь ли взглянуть на них?

— Я достаточно насмотрелся на всякие чудеса. Больше мне ничего не надо. Так чего же ты хочешь?

— Могу предложить обмен.

— У меня ничего нет.

— Есть, есть. Я отдам тебе ожерелье и обучу заклинаниям, вызывающим этих красоток, а ты дашь мне меч. Тебе легко будет добыть другое оружие.

Конан был согласен на все. Юноша потянулся за мечом, но едва рука коснулась рукояти, как голова прояснилась, терзавшее его желание исчезло, и он понял, что не сможет даже достать оружие из ножен. Никогда и ни за какие сокровища он не расстанется с ним. Это было выше его сил.

— Нет, — покачал он головой.

Офирец, который уже мысленно держал меч в своих руках, рассвирепел:

— Ты упрямый выродок, сын шакала и змеи! Убирайся! Ты еще заплатишь за свое тупое упрямство!

Конан резко поднялся на ноги, швырнул кубок с вином под ноги Ульфиуса и молча покинул шатер.