«Ну что же делать? Что делать? — никак не мог решить он. — Писать Тельману или нет? Ведь Гриша такой — на всё способен!»
Чуть занялся рассвет, Николай Ильич надел лыжи и отправился в Пехенец, на почту. Купив конверт с маркой, он уселся за маленький столик, забрызганный чернилами и замазанный клеем, и долго сидел над чистым листом бумаги, пока наконец не вывел: «Здравствуйте, Тельман Николаевич…» Он написал письмо, заклеил конверт и поинтересовался у почтальонши, когда отправка. Оказалось, что через полчаса машина увезёт почту на Мшинскую. «Что ж, завтра-послезавтра, должно быть, получит Тельман», — прикинул Зотов и подумал: а не позвонить ли Грише? Может, отмяк его друг-приятель?
Николай Ильич заказал разговор с Гатчиной и долго ждал, пока соединят. Кроме него, на почте не было ни одного посетителя. Сонная тишина стояла в комнате. Время от времени начинал стрекотать телеграф, да вполголоса обсуждали какую-то Люську телефонистка и ещё одна востроносая очкастая девица, наверное, завпочтой. Резкий звонок заставил Николая Ильича вздрогнуть. Телефонистка молча протянула ему из-за барьера трубку.
— Кто? — отрывисто прозвучало в трубке. Это был голос Мокригина. Он всегда говорил по телефону деловито и важно. Николай Ильич никак не мог привыкнуть к этому и молчал, растерянно соображая, чего бы ему ответить. Вот и сейчас он помолчал чуток, потом спросил, сдержанно кашлянув:
— Григорий?
— Говорите, — буркнул Мокригин. Видать, не признал Зотова.
— Григорий, это я, Николай.
— А-а, Колюн! — наконец узнал Мокригин. — Здравствуй!
Он сказал это с растяжечкой, и Николай Ильич уловил недобрые нотки в голосе друга. «Сердится», — подумал Зотов и вздохнул.
— Ты чего молчишь, Колюн? — спросил Мокригин. — Как дела?
— Да всё нормально, — скучным голосом ответил Николай Ильич. Он уже жалел, что позвонил. — Сыну вот письмо отправил…
Мокригин несколько секунд молчал, будто собирался с духом, наконец выдавил сиплым голосом:
— Не послушал, значит, друга. Я тебя предупреждал, Колюн. Спокойной жизни не жди! Сыночку расскажу про твоё житьё-бытьё: откудова денежки у бати завелись под старость. И ещё кой-куда стукнуть могу. За мной не задолжится… — Он вдруг осёкся. Видать, кто-то вошёл в комнату. И продолжал уже спокойным, даже весёлым голосом: — Так нам, дружище, есть о чём поговорить. Ты меня послезавтра жди с трёхчасового. Жди! Погутарим.
И повесил трубку.
Николай Ильич грустный поплёлся к себе на кордон.
Эти дни он делал всё машинально, словно в полусне. Отвёл двух лужских мужиков на делянку, пометил, что рубить. У мужиков был выписан наряд на строевой лес. Потом спохватился: а вдруг приедет Тельман, а на кордоне запустение, разор. И так в холостяцком доме никогда порядку не было, а последнее время он и вовсе не занимался своим хозяйством: на кухне грязь, гора неделями не мытой посуды. В комнате всё валяется как попало, пол грязный, заплёванный. Николай Ильич согрел ведро воды, вымыл, выскреб ножом полы, убрал всю лишнюю, накопившуюся годами рухлядь в кладовку. В доме стало сразу уютнее, и у Николая Ильича посветлело на душе.
Он снова и снова думал о сыне. Представил, как сядут они с Тельманом за стол и будут говорить о врозь прожитых годах. Сколько же им надо вспомнить! А потом он поведёт сына в лес, покажет самые заповедные, самые красивые уголки. И на медведя они сходят вместе. Подумаешь, директору пообещал! Обойдётся. Поводит его по лесу, поводит — нету, ушёл мишка. Мало ли кто вспугнул?! А уж с сыном-то они достанут косолапого. Весной отвезёт он Тельмана на Вялье озеро, где на маленьком островке токуют тяжёлые сторожкие глухари, покажет Орелью Гриву и тетеревиные тока за Владычкином. |