Дева Мария почиталась и как мать младенца Иисуса, родившая и выкормившая его, и как мать распятого Спасителя — символ всей вселенской скорби матерей по детям. Она была символическим троном Бога, когда Христа изображали у нее на коленях, и была Царицей Небесной, восседающей на троне рядом со своим взрослым сыном.

Но при этом она, как ни крути, — женщина, и даже самым ярым женоненавистникам из числа теологов приходилось с этим как-то считаться.

Для отцов церкви, особенно в Раннее Средневековье, женщины делились на ужасающих искусительниц и восхитительных девственниц, а иногда совмещали в себе и то, и другое, чем еще больше сбивали целомудренных монахов с толку. И богословы все время находились в раздумьях, как совместить в одной системе ценностей ненавистную им Еву — женщину грешную, сбивающую мужчин с пути истинного, и Марию — символ святости и чистоты. Постепенно это вылилось в идею, что Ева принесла в мир грех, но потом Мария этот грех как бы искупила. Не зря у Данте в раю Ева сидит у ног Девы Марии — в самом центре рая.

Это двойственное отношение к женщине, постоянное балансирование между двумя крайностями, было очень характерно для средневекового мировоззрения. Причем встречается оно не только в трудах богословов. Религиозная литература, придворная куртуазная лирика, рыцарские романы и народные сказки — все было пронизано этой двойственностью. Для средневековой литературы типичны идеальные женские образы — не только сама Дева Мария, но и благородные королевы, стойкие христианские мученицы, верные и преданные жены, терпящие любые обиды от своих мужей, чистые девственницы. О них читали с восхищением, их ставили в пример дочерям. Такие женские образы были важной частью воспитания и формировали в обществе образ женщины, которую следует уважать. Жоффруа де ла Тур-Ландри в своей книге поучений дочерям, завершенной в 1370-х годах, даже писал, что особенно важно, чтобы у злых людей были хорошие жены, тогда святость этих женщин сможет компенсировать грехи их мужей.

С другой стороны, не менее популярны были истории о злых, распутных, подлых и жестоких женщинах, которые чаще всего в конце концов получали заслуженное наказание или хотя бы осуждение. Очень показательно, что в йоркских мистериях об Адаме и Еве первая фраза Адама после того, как он откусил яблоко, перекладывает всю ответственность на Еву: «Увы, что я наделал, какой стыд!.. Ах, Ева, это ты виновата!» Впрочем, Ева была виновата всегда и во всем, и богословы очень любили утверждать, что в душе каждая женщина — Ева и в каждой сидят ее подлые наклонности.

Это двойственное отношение к женщинам — либо святая, либо блудница — было распространено в средневековой культуре, но оно было достаточно гармоничным. Богословы и писатели любили играть на этой двойственности, вплоть до того, что могли возносить хвалу первородному греху, совершенному Евой, потому что именно он вызвал потребность в появлении Девы Марии, как матери того, кто спасет мир от этого греха. Как говорилось в одной старой английской песне: «Если бы яблоко не было сорвано, тогда наша госпожа никогда не стала бы Царицей Небесной. Благословенен будет тот час, когда было сорвано яблоко!

Августин Блаженный писал: «Через женщину — смерть и через женщину — жизнь».