Когда на экране настольного будильника высветились четыре двойки, Клим не выдержал. Он набросил куртку, сжал в кулаке ключи от машины и выбежал во двор. Сбегая по ступенькам, он еще пытался уговорить самого себя, что «все в порядке». Мол, он и выехать не успеет, как Маришка уже окажется во дворе и бросится ему на шею. Клим сел за руль старенькой белой «Нивы». Двигатель никак не хотел заводиться, будто бы предупреждая хозяина о том, что никуда ехать не стоит. Когда же, вспотев и выругавшись, Байков в последний раз нервно повернул ключ – мотор чихнул и послушно заурчал.

Ехать было недалеко, в Ямском все близко. Клим остановился напротив ресторана «Факел», вышел из машины. Яркие огни рекламной вывески пестрым платком лежали на черном зеркале близкой реки. Перед самым крыльцом высился стеклянный цилиндр в блестящей металлической оправе. Внутри него тревожно пульсировал, вспыхивал и сжимался живой огонь газового факела.

Клим растерянно подумал, что вот он приехал. А что дальше? Объясняться со швейцаром на входе, потом идти в зал и под взглядами коллег Мариши искать жену? Вытаскивать ее из-за столика под насмешливыми взглядами, чтобы завтра вся музыкальная школа судачила о подвиге местного Отелло? Байков злился на самого себя из-за приступа ревности, понимая, что выглядит глупо. Ты или доверяешь жене во всем, или не женись вовсе. Это не Кавказ, где «прекрасную половину» можно просто запереть в четырех стенах – на всю жизнь.

За стеклянной дверью ресторана открывался вид на просторный холл с классическим красным ковром и пальмами в кадках. На кожаном диване расположились две официантки в коротеньких юбках. Они оживленно жестикулировали, явно что-то обсуждая. Клим не мог слышать слов. Вполне возможно, что разговор был абсолютно безобидным, но воспаленное ревностью воображение рисовало картины одну отвратительнее другой, и на каждой – его жена и дагестанец. Байков посмотрел на часы – время близилось к одиннадцати вечера. Уже час, как Маришка должна быть дома. Вернее, обещала вернуться.

Клим несколько раз нервно прошелся у входа. И тут в зале звучно заиграло фортепиано. Любимый репертуар своей жены Клим знал отлично: Моцарт, Шопен, Шуберт. А тут загремела разнузданная, как ему показалось, лезгинка. Он не выдержал, подбежал к широкому окну, забрался на цоколь здания и заглянул в зал. Сквозь неплотно сдвинутые шторы он увидел свою жену. Марина сидела на возвышении за фортепьяно, словно пианист в салуне – передняя дека с инструмента снята. Молоточки бешено стучали по струнам. Пальцы Маришки буквально молотили по клавишам. На фортепиано стоял недопитый бокал, в нем колыхалось недопитое красное вино.

Педагоги, стоя за накрытым столом, хлопали в такт стремительной музыке. Особенно старался директор музыкальной школы. Он то и дело выкрикивал:

– Асса!.. Асса!.. Асса!..

И под эти звуки на танцполе неистовствовал Бекбулатов. Он, в костюме, при галстуке, и с ножом в зубах залихватски отплясывал лезгинку. Проходил круг за кругом. Под аплодисменты и крики «Асса!».

Клим остолбенел.

Мариша последний раз ударила по клавишам и отдернула руки, будто фортепиано раскалилось докрасна. Но педаль продолжала удерживать нажатой. Так что финальный аккорд еще звучал, затихая.

Вспотевший Бекбулатов скалил зубы. Директор и педагоги неистово аплодировали. Сулейман широким жестом дал понять, что аплодисменты принадлежат не только ему. Маришка хотела уже подняться сама, но Бекбулатов остановил ее, подошел, отодвинул стул и одновременно подал руку. Продолжая сжимать ладонь женщины в своей, Сулейман поднял соединенные руки над головами и резко опустил их. Маришка и Бекбулатов низко поклонились. После чего Сулейман повел рукой, давая знать, чтобы коллеги Марины не обращали на него внимания.