Вообще-то Рингил старался бывать здесь пореже — слишком много знакомых имен, слишком много знакомых лиц стояло за звучащими не по-здешнему именами. В тот знойный летний полдень девять лет назад под его началом дралась и умирала весьма разношерстная компания, и лишь у немногих семьи наскребли деньжат, чтобы привезти домой павшего на чужой стороне родича. Молчаливые свидетельства событий памятного дня были разбросаны по всем могильникам, растянувшимся едва ли не у подножия подступающих к городу гор.

Осторожно, замирая на мгновение после каждого пружинистого шага, ступил Рингил на территорию погоста. Затянувшие небо серые облака вдруг рассеялись, и кириатское лезвие блеснуло в пролившемся мутном свете. Глуховатый крик не повторился, но теперь Рингил слышал другие звуки — тихие, скрытные, вороватые. Звуки, указывавшие на то, что кто-то что-то роет. Ничего хорошего они не обещали.

Будешь ты героем великим…

А то как же.

Мать школьного учителя рылась в земле у основания недавно поставленного гранитного надгробия. В разрывах перепачканного похоронного савана мелькала гниющая плоть, тошнотворный запах которой ощущался за дюжину шагов даже на холоде. Отросшие посмертно ногти неприятно царапали уже частично откопанный гроб.

Рингил скривился.

При жизни эта женщина не питала к нему теплых чувств. Ее сыну, храмовому смотрителю и священнику, полагалось презирать никчемного выродка и растлителя юношества. Башке же, наставнику детворы и человеку отчасти образованному, просвещенность пошла не на пользу, а лишь во вред. Терпимое отношение к Рингилу, затягивавшиеся допоздна дискуссии и философские дебаты, переносимые полемистами в таверну, вызывали резкие замечания заезжих служителей более высокого ранга. Что еще хуже, недостаток обличительного рвения принес Башке определенную репутацию в кругу религиозных иерархов, решивших навсегда оставить его в скромной должности учителя в приграничном захолустье. Мать, вполне естественно, приписала отсутствие перспектив карьерного роста сына дурному влиянию Рингила и объявила, что, покуда она жива, ноги его не будет в их доме. В прошлом месяце срок ее пребывания среди живых внезапно прервался в результате короткого и неукротимого приступа лихорадки, насланной предположительно неким божеством, по причине занятости оставившим без внимания ее твердость в вопросах веры.

Стараясь не дышать носом, Рингил постучал палашом по ближайшему надгробию, дабы привлечь внимание покойницы. Поначалу она как будто не слышала производимых сталью звуков, потом туловище вывернулось неестественным образом, и Рингил увидел перед собой лицо с пустыми глазницами — глаза давно выели мелкие твари, для того природой и созданные. Нижняя челюсть отвисла и свободно болталась, нос почти полностью провалился, щеки зияли дырами. Удивительно, что при всем этом Башка еще смог узнать родительницу.

— А ну-ка вылезай! — сказал Рингил, беря меч на изготовку.

И он вылез.

Грудная клетка захрустела, что-то чавкнуло, и из тела покойницы выполз длинный, не меньше ярда — и это без учета щупалец-придатков, которыми он приводил в движение члены умершей, — трупный червь. Тело его напоминало формой гладкокожую личинку, сходство с которой усиливалось из-за землисто-серой окраски. Тупая морда твари заканчивалась жующими челюстями, снабженными роговыми выступами, которые могли запросто сломать кость. Рингил знал, что такие же имеются и на хвосте у чудища. Трупные черви выводят экскременты не через наружный проход, а через поры по всей поверхности тела; выделяемая субстанция, как и слюна, отличается крайней агрессивностью.

Никто не ведал, откуда взялись эти гады. Согласно широко распространенному поверью, вначале они были сгустками ведьминых соплей, собранными, оживленными и превращенными в прожорливых чудовищ их злобными хозяйками по причинам, остававшимся в большинстве сказаний не вполне ясными.