Вообще в стране приключались самые неприятные сюрпризы. Еще в 1934 г., к примеру, начальник штаба артиллерийского дивизиона Нехаев, неведомо каким путем проникнув в расположение элитной Московской Пролетарской стрелковой дивизии, открытым текстом призвал личный состав разобрать винтовки и выступить под его руководством свергать Советскую власть – как «жидовскую». Слушатели, правда, оказались на высоте – быстренько Нехаева скрутили и отволокли в особый отдел. Но таких Нехаевых на необъятных просторах хватало – и многие не горлопанили, а сидели тихо, дожидаясь часа…

Словом, к началу 1937 г. было известно достаточно, чтобы Сталин осознал: над страной поднялась огромная и мрачная тень военного переворота, распространяющая морозный смертный холод. Молотов уверял, что в Кремле знали уже и день, и час. И, как только грянет, трудно предсказать, во что это выльется, учитывая наличие огромного количества колеблющихся, ненадежных, обиженных и недовольных…

Уже был арестован Ягода – у которого при обыске, помимо того самого резинового фаллоса, выгребли кучу всяких интересных вещей вроде девятнадцати револьверов, одиннадцати порнографических фильмов, коллекции порнографических снимков (почти четыре тысячи). На освободившийся пост срочно требовался надежнейший товарищ, который сможет быстро и хватко произвести обезвреживание.

Товарищ такой нашелся. Будем знакомиться: Николай Иванович Ежов, новоиспеченный Генеральный комиссар государственной безопасности. Допрежь того – секретарь ЦК. Профессиональный партаппаратчик с огромным стажем и незаконченным начальным образованием, работник исполнительный, аккуратнейший, толковый – загляденье! Правда, потаенный педераст – отчего молодая супруга Евгения регулярно обнаруживается то в постели Исаака Бабеля, то в гостиничном номере Михаила Шолохова (где их активное общение моментально зафиксировано подслушкой НКВД и добросовестно описано суконным языком в рапорте).

И Ежов засучил рукава и надел свои знаменитые «ежовые рукавицы», изображенные на тогдашних плакатах – шипастые, жуткие, любую гидру так зажмут, что не вывернется…

И начался Большой Террор! Хватали маршалов и наркомов, генералов и секретарей обкомов, всякой твари по семь пар… На допросах они рассказывали массу интересного – и о заговоре, и о многом другом…

Удары сплошь и рядом сыпались вслепую. Били по площадям – потому что уже казалось, что верить нельзя никому, измена может обнаружиться повсюду.

Сталин осатанел!

Именно это выражение употребляли впоследствии и Каганович, и Молотов. Сталин осатанел от вскрывавшейся повсюду измены и лжи – время и обстановка были таковы, что понять его можно. «Я видел и знал нескольких разных Сталиных», – скажет потом престарелый Каганович. Вот то-то и оно…

В армии вновь возрождается забытый было институт комиссаров – чтобы присматривали за командирами. Теперь ни один командир, начиная от полка и выше, не может принимать решение в одиночку. Если заговора не было – это нововведение выглядит бессмысленным, нелепым, ненужным. Если военный заговор был – это естественная и необходимая мера, чтобы не вынырнули новые Нехаевы и Тухачевские.

Берут не только военных и партийцев. Берут людей творческих. Подгребли Исаака Бабеля, конармейца и чекиста в прошлом – не за вольнодумство, а за шашни с окружением Ежова. Впрочем, это случится чуть погодя…

Берут Михаила Кольцова – опять-таки не за вольнодумство. В материалах дела лежат сигналы о том, что во время испанской командировки Кольцов, известный давними симпатиями к Троцкому, вступил в непозволительные контакты с испанской троцкистской организацией ПОУМ. Сигналы исходят от человека не мелкого и осведомленного – генерального комиссара испанских интербригад Андре Марти.