Разумеется, эти темные пятна из биографии Тодорского еще не означают, что он готов был впоследствии автоматически примкнуть к любому заговору против Сталина. Но кое о чем они все же говорят – в первую очередь о том, что взрослый человек, офицер был достаточно неустойчив, чтобы спокойно пойти на полицейскую службу к недавнему противнику. В то время как, напомню, другие организовывали отпор этим самым тевтонским оккупантам и вели против них партизанскую (пока что) войну. Есть кое-какие основания называть Тодорского классическим попутчиком: по причине жизненных обстоятельств такие могут и служить какое-то время определенной силе… но где гарантия, что при перемене ситуации они вновь не проявят те же самые душевные шатания?

Вот еще одна интересная биография. Александр Георгиевич Лигнау, бывший генерал-майор царской армии. В 1918 г. служил заместителем военного министра в марионеточном правительстве гетмана Скоропадского на Украине. С июля 1919-го по январь 1920 г. – у Колчака, начальником снабжения 1-й Сибирской армии. В обоих местах оказался не случайно, а в силу убеждений, как сам показывал: «После Октябрьского переворота, считая большевистский режим для себя неприемлемым, я демобилизовал дивизию и, оставаясь верным своим монархическим убеждениям, перешел в правительство гетмана Скоропадского на должность помощника военного министра, т. к. на Украине в то время монархические тенденции выявились наиболее ярко. После падения Скоропадского я вел работу у Колчака, видя в его стремлениях будущее осуществление монархического принципа».

Каким-то чудом обернулось так, что Лигнау после разгрома Колчака всплыл в Красной Армии, в качестве преподавателя военно-учебных заведений. Механизм этой метаморфозы убежденного монархиста мне решительно непонятен, а дополнительной информации отыскать не удалось. Зато известно, что в 1921 г. наш герой списался со своим бывшим сослуживцем, который стал генералом в армии независимой Латвии, с просьбой оказать протекцию и помочь в эту армию поступить (совершенно непонятно, как это сочеталось бы с теми самыми монархическими убеждениями).

Латышский генерал, в общем, был не против, но в Латвию Лигнау не перебрался по чисто бытовым причинам: жена не захотела с ним туда ехать. Скрепя сердце, остался в СССР и продолжал преподавать. В 1931 г. был впервые арестован за соучастие в подпольной офицерской организации, отсидел несколько лет, вернулся на военно-преподавательскую работу, в 1937 г. его подмели окончательно…

Допустим, он и в самом деле не был ничьим шпионом, как твердил на следствии. Но все же, положа руку на сердце: вам не кажется, что человек с такой вот биографией попросту ненадежен? И в то непростое время нельзя было позволить себе роскошь держать в рядах РККА столь мутного субъекта? Поскольку от ненадежных и мутных следовало решительно избавляться – пусть даже обвинениями в шпионаже, нисколько не соответствующими истине…

Это еще один аспект проблемы, который мы упускаем из виду; в преддверии большой войны шла чистка. Избавлялись от зыбких, подозрительных, ненадежных. Избавлялись методами, которые нам сегодня справедливо кажутся неприемлемыми, несправедливыми и чрезмерно жестокими, но у каждого времени свои критерии и методы…

Вот, к примеру, насквозь культурная и демократическая Франция. Во времена Первой мировой войны там, зачищая Париж, без суда и следствия арестовали несколько сот уголовников – всех, кто по делам оперативного учета проходил как злостный рецидивист. Отвезли в один из фортов, согнали в ров и выставили пулеметы… В сегодняшней Франции невозможна даже бледная тень подобной чистки, но тогда было другое время, требовавшее других подходов и решений.