Я нахожу только одно объяснение. В письме Рюмина Абакумов обвинялся в фальсифицировании «Ленинградского дела» и в применении пыток. И, по всей видимости, тому были подтверждения — например, показания некоторых подследственных. Вот тут Сталин, Берия, Маленков и Кобулов, все четверо обожженные «тридцать седьмым годом», сразу же не то что санкционировали, а потребовали расследования. А ЦК тоже выдвигал требование: по этому делу расстреляно двести высокопоставленных коммунистов, посажено две тысячи, мы не доверяем органам внутренних дел, они пристрастны, мы не доверяем прокуратуре, она слаба. А вот есть тут у нас хороший парень, товарищ Игнатьев, заведующий отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК, человек, в чекистских делах никаким образом не замешанный. Пусть он займется этой проверкой. Если он справляется с партийными органами, то справится и с МГБ. А как еще можно объяснить назначение Игнатьева? И никто не знал, что была у товарища Игнатьева одна особенность. Ни Берия, ни Кобулов, ни Абакумов пыток не признавали. А вот для Игнатьева этого запрета не существовало. И он был уверен, что как только бывшего министра начнут пытать, он тут же во всем сознается, и «Ленинградское дело» объявят фальсифицированным.

Какой в этом смысл? Очень простой. Кузнецов и остальные главные фигуранты в чем-то признались, а о чем-то молчали насмерть. Дело в том, что когда их арестовывали, смертной казни в СССР не существовало, она была введена в январе 1950 года. Так что у подследственных не было мотива говорить все в надежде сохранить жизнь. Зато был мотив говорить как можно меньше, чтобы получить не 25, а 15 лет. И они сказали не все, так что часть организации оставалась на свободе. Какая? О том речь впереди.

Но с расстрелом главных обвиняемых расследование, как можно было бы ожидать, не закончилось. Надо было срочно что-то делать. Для начала убрать Абакумова и перехватить рычаги расследования, а потом, если получится, объявить дело фальсифицированным. (То, что и было сделано практически сразу же после прихода к власти Хрущева.) Поэтому-то и нужно было вырвать у Абакумова признание вины. Но военный контрразведчик Абакумов все испортил. Его пытали до тех пор, пока врачи не сказали: все, дальше нельзя, умрет. Но он так ни в чем и не признался.

Инициатива наказуема

А что же товарищ Сталин? Сидел и радовался: «Вах, как все хорошо получается! Сейчас партийные товарищи все расследуют, во всем разберутся, и жизнь настанет такая хорошая!» Ага, сейчас!

Тут ведь причина не только в «Ленинградском деле». Тут интерес глубже. Если задаться вопросом: а почему Сталин после войны вдруг стал производить такие странные манипуляции с МГБ? Высоколобых разведчиков Берии отправили в контору со смешным названием ГУСИМЗ (Государственное управление советского имущества за границей), от которого за версту несет резидентурой, остальную разведку вывели в Комитет информации? А на пост министра госбезопасности поставили армейского контрразведчика? Ответ может быть только один: Сталин намеревался всерьез разобраться с итогами войны. Война для него была делом святым, и после ареста министра он должен был быть не то что предельно обеспокоен, а беспредельно: ведь получается, что если Абакумову нельзя доверять, то и эта работа становится сомнительной?

И что, спрашивается, должен был в такой ситуации сделать товарищ Сталин?

Очень вероятно, что он велел секретарю:

— Вызовите ко мне товарища Меркулова!

А Меркулов — человек очень интересный и у нас недооцененный, как и та структура, которую он возглавлял. Дело в том, что среди множества государственных органов Советского Союза у Сталина было одно — всего одно! — родное дитя.